Трое сидели на веранде одного из новых ресторанов (хотя «ресторан» — слово, мало подходящее к неровному ряду столиков и разномастных стульев). Кухня казалась всего лишь переделанной телегой; семья хозяина трудилась под парусиновым навесом вокруг гриля, бывшего когда-то конской поилкой.
Три из четырех столиков были заняты. Одни люди — Тисте Анди не любили принимать пищу на виду у всех, а тем более — лениво болтать над дымящимися кувшинами келика, пряного пойла из Бастиона, вошедшего в моду в Черном Коралле.
— Любишь ты болтать, — подколол второй мужчина, хватая кубок. — Но словами окоп не выроешь.
— Это не только ко мне, понял? — буркнул первый. — Я не первый сказал. Всякому ясно: едва Лорд Сын помрет, пропадет, как клятая тьма сгинет и мы вернемся к путевой житухе.
— Никаких гарантий, — сказал полусонным голосом третий.
— Да ясно, ясно. Если ты не видишь ясно, это твоя беда, не наша.
— Ваша?
— Да, точно.
— Значит, решил полоснуть его карманным ножичком по сердцу?
Второй подавился смехом.
— Они, может, долго живут, — пророкотал первый, — но кровь у них текет не хуже, чем у кого.
— Уж не говори, Бач, — ответил, сражаясь с зевком, третий, — если за словами нет твердой задумки.
— Не я тут главный, — признал названный Бачем, — но я среди первых буду, уж поверьте слову.
— Так кто?
— Не могу сказать. Не знаю. Вот так у них дела делаются.
Второй поскреб щетину на подбородке. — Знаешь, — подумал он вслух, — их тут явно не мильон. А из нас половина были солдатами в Домине. И никто же не отнял у нас оружия и доспехов?
— Полные дурни, — кивнул Бач. — За такую наглость придется заплатить, так?
— Когда следующая встреча? — спросил второй.
Третий неловко пошевелился на стуле. — Мы как раз туда собрались. С нами, Харек?
Едва трое встали и вышли, Сирдомин допил остатки келика, выждал еще двенадцать ударов сердца, потом поднялся, закутавшись в плащ, и тайком поправил меч в ножнах.
Замер, обратившись лицом прямо к северу. Закрыв глаза, произнес безмолвную молитву. Затем походкой пьяного направился примерно в ту сторону, в которой скрылись трое мужчин.
Глаза драконицы на высокой башне смотрели на все, их фацеты отражали сцены с каждой улицы, с каждой площади: суета на рынках, женщины и дети, развешивающие белье на крышах, прохожие между зданий. Весь город кишел в этих глазах.
Где-то там, за пределами Ночи, солнце изливало свет, породив знойное утро. Свет обрисовал столбики дыма над походными очагами вдоль разбитой прибрежной дороги. Пилигримы тут и там нарушали покой тракта, топча наметенные ветром змейки чистого золотистого песка, направляясь к Великому Кургану.
Самые бедные тащили блестящие ракушки, собранные вдоль берега и в затонах, полированные камни или слитки сырой меди. Те, что побогаче, несли с собой драгоценности, усаженные каменьями ножны, полоски редких шелков, делантинский лен, золотые и серебряные даруджистанские консулы, вещички, содранные с трупов на полях сражений, пряди волос почтенных родичей и воображаемых героев — короче говоря, все, что наделено какой-то ценностью. На расстоянии дня от Великого Кургана опасности нападения бандитов и воров не было, и пилигримы пели, направляясь в клубах пыли на юг, к тьме.
Они знали: там, под курганом сокровищ, покоятся останки Искупителя.
Навеки защищенные Ночью и ее мрачными, бессонными хранителями.
Занесенная песком змеящаяся дорога вела их в место спасения.
Среди ривийцев на севере Генабакиса есть поговорка: «Тот, кто тревожит змею, лишен страха. Лишенный страха забыл правила жизни».
Силанна слышала их песни и молитвы.
И наблюдала.
Иногда смертные действительно забывают. Иногда смертным приходится…. напоминать.
Глава 3
