«Клик клак клик клак. Давайте, ребятки, начинайте снова, или я сам занервничаю».
Резак остановил коня и склонился в седле, глядя на пришвартованный корабль. Никаких огней. Злоба так рано легла спать? Вряд ли. Он колебался. Он не вполне понимал, зачем приехал именно сюда. Думал найти Сциллару?
Возможно… но, если так, гротескное желание показывает темную сторону его натуры. Ему вовсе не хотелось видеть эту сторону слишком долго. Он, откровенно говоря, бросил ее. А она чужая в Даруджистане. Нужно было быть благороднее, нужно было стать ей другом.
Сколько жизней готов он погубить? Если существует справедливость, ему следовало уничтожить и себя самого. Чем быстрее, тем лучше. Горе и жалость кажутся разными привкусами одного напитка, густого пойла снисходительности к себе.
Что же, он действительно хочет утопить Сциллару в жалких слезах? Нет, лучше Злоба — бросить ей три грубых слова, и она мигом отхлещет его до умопомрачения. «Давай же, Резак. Люди умирают. Ты увидел несправедливость и все исправил. А теперь чувствуешь себя языком Худа после ночи убийств. Живи с этим. Вытри нос и уходи. Сделай что-то, стань кем-то и оставайся таким».
Да, именно это ему сейчас и нужно. Холодный, суровый взгляд, мудрое нетерпение. Фактически ей даже говорить ничего не нужно будет. Только поглядеть и…
Он спрыгнул с седла, привязал узду к швартовой тумбе, перешел сходни. К мачте прилеплены различные извещения от портовых служб. Плата за стоянку, угрозы штрафов. Резак выдавил улыбку, представив грядущую сцену конфликта. Интересно будет поглазеть, но и опасно — так что лучше со стороны.
Он спустился в трюм. — Злоба? Вы здесь?
Ответа не было. Снова приуныв, он попытался открыть дверь главной каюты и понял, что она не заперта. Вот это странно. Вытащив нож, он прошел внутрь и постоял, пока глаза не привыкли к полумраку. Все вроде было как обычно, никаких признаков беспорядка — значит, сюда не врывались воры и грабители. Уже хорошо. Но едва он двинулся к висящей на крючке лампе, как нечто пошевелились.
Резак поглядел вниз.
Его копье, то, что мертвый всадник — сегуле дал ему на Семиградье, в пораженной чумой крепости. Он помнил, как потом увидел его привязанным к плавающему среди обломков тюку. Помнил, как Злоба небрежно выловила его. А потом он спрятал копье под рундуком. Так что оно делает здесь?
Тут он заметил капли на железном наконечнике. Они блестели, напоминая пот.
Резак наклонился.
Медная оковка древка была теплой, почти горячей. Подобрав копье, он понял — вздрогнув — что оружие трепещет. — Сбереги Беру, что тут творится?
Через несколько мгновений он стоял на палубе, пялился на коня, а тот тянул привязь с такой силой, что тумба готова была сорваться с причала. Хотя, разумеется, это было невозможно. Резак опустил глаза: он все еще держал копье. Но удивление было недолгим, ибо он услышал внезапный оглушающий хор завываний, пронесшихся по всему городу. Гнездившиеся на побережье птицы взлетели в небо, объятые паникой, закружились в ночи.
Резак застыл на месте. «Гончие.
Они здесь!»
Грисп Фалонт когда-то был человеком великих амбиций. Лордом самого большого на континенте поместья, патриархом садов, пастбищ, рощ и пшеничных полей от горизонта до горизонта. Обжитая Равнина ведь никому не принадлежит, и почему бы нет? Он объявил ее своей, не встретив возражений и препятствий.
И сорок один год спустя проснулся, пораженный откровением. Обжитая Равнина никому не принадлежит потому, что… бесполезна. Безжизненна. Бездарна. Он провел большую часть жизни, пытаясь покорить нечто, не только не покоряемое, но способное уничтожить любого захватчика простым равнодушием.
Он потерял первую жену. Дети выслушивали обещания славного наследства и уходили, ничуть не впечатленные. Он потерял вторую жену. Потерял троих партнеров и семерых инвесторов. Потерял капитал, сбережения и даже последней рубашки лишился (по вине стаи ворон — недаром они с хитрым видом сидели рядком на бельевой веревке!)
Наступает время, когда человеку нужно побороть амбиции, урезать их, думать не о возможном, но о легко достижимом. И, чем старей, изношенней человек, тем более смутными становятся понятия о «легко достижимом». Существует ли нижний предел усилий? Сколь мало нам нужно для жизни?
Теперь он живет в хижине на самом краю Равнины, с видом на южные пустоши, по которым ленивыми пыльными дьяволами улетели мечты, скрылись за холмами, долами и так далее. Его компания — двухлапый пес, такой беспомощный, что приходится класть ему в рот крыс, которых он вроде бы должен убивать и пожирать. Он заботится о трех грядках с корнеплодами, каждая едва ли три шага в длину. На одной грядке показался красный грибок, на второй пируют земляные личинки; на средней полно и того и другого.
Той ужасной ночью, ночью бесконечного грома, незримых молний и неподвижного ветра, Грисп Фалонт сидел на заднем крыльце и качался в скрипучем кресле — в руке кувшин кактусовки, за щекой жвачка ржавого листа, за второй щекой комок дурханга. Свободную руку он засунул под тунику, как и положено мужчине, компанию которому составляет лишь двухлапый пес — да и шавка не обращает на него внимания. Если хорошенько подумать, это облегчение: последние ночи пес неотрывно смотрел на него такими странными, голодными глазами…
Грисп приладил кувшин на сгиб локтя, чтобы удобнее пить вонючее содержимое. Старые гадробийки изготовляют его особо мерзким способом, в рецепт входят жеваные с колючками кактусы, девичья моча, бычий навоз и так далее, но вот когда в горле…
Тут Скакун напрягся (насколько может пес, у которого осталось две лапы), растопорщил уши, вроде бы раздулся — нет, это в нем кактусовка говорит — поднял на загривке шерсть, крысиный узловатый хвост отчаянно прижался между неровных ляжек — о боги, Скакун визжит и ползет, мочась на ходу, прячется под крыльцо — поглядите, как быстро ковыляет проклятая тварь! А ведь всего две лапы!
Наверное, виновата буря…
Подняв глаза, Грисп увидел, что к нему летят странные, зловещие огни. Парами, поднимаясь и опускаясь, снова и снова. Сколько их? И не сосчитать. Когда-то, давно, он мог считать до двадцати, но в кактусовке вот что плохо: мозги выпадают, их легко ногами растоптать. Кажется, способность считать и вычитать уже выпала…
Шаровые молнии! Прямо на него!
Грисп закричал. Или, скорее, попытался. Однако два комка жвачки тут же попали в горло, он не мог дышать, мог только смотреть на орду гигантских псов, наступающих слитным строем прямо через три его жалкие грядки, оставляя за собой месиво вывороченных корешков и помятой черной земли. Два зверя ринулись на него, разинув пасти. Грисп захрипел, кресло откинулось на задние ножки и потеряло равновесие, и он полетел кверху ногами, когда две пары челюстей лязгнули, смыкаясь на месте, в котором он был мгновение назад.
Хижина взорвалась за спиной, серые древесные щепки и битая посуда полетели во все стороны.
Резкий удар о крыльцо выбил оба комка из горла, и они взлетели на струе высвободившегося воздуха. Тяжесть кувшина — два пальца еще всунуты в единственное ушко — вырвала его из кресла. Упав на брюхо, он поднял голову, увидев, что постройки больше нет, но нет и псов — они быстро удаляются в сторону города.
Грисп со стоном опустил голову, упершись лбом в расщепленные доски; он мог видеть пространство внизу, хотя там был всего лишь Скакун, выкативший оба влажных глаза в озлобленном осуждении.
— И правильно, — шепнул мужчина. — Пришло время, старый дружок Скакун. Пора паковать вещички и переселяться. На новые пастбища. Эй? Перед нами весь мир, он только и хочет принять нас с простертыми объятиями, только и…
Тут взорвались ближайшие ворота города; ударная волна вновь пришпилила Гриспа к доскам. Он
