своих, но не горечью их. Не суди, и не судим будешь. Не питай ненависти и страха, и не встретишь ненависти и страха. Не зови волчьих лошадей в наш лагерь, дабы они не пожрали нас и наш скот. Привет же тебе, странник, и мы расскажем тебе важное, и покажем еще более важное. Мы киндару, хранители горных лошадок, последний клан Лама Тет Эндата — мы сеем траву, чтобы деревья не похитили небо. Привет. Тебе пора помыться.
Слушая эти приветствия, Скиталец мог только стоять, разрываясь между смехом и слезами.
Младший киндару — ему было около двадцати лет — сухо улыбнулся. — Чем больше чужаков мы встречаем, тем больше добавляем к словам мудрого приветствия. Это плод опыта, по большей части горького и неприятного. Если ты желаешь навредить нам, мы просим сказать слова, которые отвратят тебя от злого. Конечно, ты можешь предать, и мы ничего не сумеем сделать. Обман — не наш путь.
Скиталец поморщился: — Обман — путь всех и каждого.
Улыбки неудовольствия были одинаковыми — стало ясно, что это отец и сын. — Да, — сказал сын, — это верно. Если мы увидим, что ты вошел в наш лагерь, но замыслил измену, мы замыслим то же и будем стараться первыми сделать тебе то, что ты замыслил сделать с нами.
— Ваш лагерь — действительно последний?
— Да, мы ждем смерти. Наших путей, нашей памяти. Г'атенды снова станут вольными и дикими, пока не пропадут — ибо хранимые нами лошадки тоже последние в своей породе.
— Вы не ездите на них?
— Нет, мы поклоняемся им.
Однако они говорят на дару — какой странный изгиб истории отделил их от остальных племен? Что отвратило от ферм и селений, городов и богатств? — Киндару, я смиренно принимаю приглашение и постараюсь быть вежливым гостем.
Оба заулыбались. Младший сделал приглашающий жест.
Тихий шум сзади заставил Скитальца повернуться: четверо номадов вставали из трав, в руках были копья.
Скиталец снова поглядел на отца и сына: — Догадываюсь, вы слишком хорошо знакомы с чужаками.
Они пошли в лагерь. Молчаливые собаки держались неподалеку. Навстречу выбежала группка украшенных цветами детей. Скитальца озарили широкие улыбки, крошечные руки ухватились за одежду, чтобы провести к очагам, где женщины готовили полдник. Исходят паром железные котелки с молочной жидкостью, распространяя запах острый, сладкий и какой-то алкогольный. Уже поставлена низкая скамейка на четырех ножках, покрытая попонами всех цветов радуги. Деревянные ножки вырезаны в виде лошадиных голов — носы почти встречаются под сиденьями, развиваются кудрявые гривы, залепленные охрой и какой-то коричневой краской. Мастерство изготовления голов было столь совершенным, что Скиталец смог разглядеть жилки на щеках, линии век и пыльные глаза, мутные, но бездонные. Скамейка одна, и он понимал, что предназначена она ему.
Отец и сын, а также две женщины и дряхлый старик уселись скрестив ноги в полукруг у очага. Дети наконец разжали ручонки; одна из женщин дала им тыквы с кипяченым молоком, в котором плавали кусочки мяса. — Скатанди, — сказал отец. — Стоят ниже у воды. Они пришли делать засады на нас и лошадок, потому что мясо г'атенд высоко ценится людьми в городах. Их было тридцать, разбойников и убийц — мы съедим их лошадей, но ты можешь взять одну, если пожелаешь.
Скиталец пригубил молоко; пар наполнил ноздри, глаза его удивленно раскрылись. Огонь в горле сменялся благословенным онемением. Слезы хлынули из глаз. Он попытался сосредоточить взгляд на говорившем мужчине. — Вы выскочили из засады. Тридцать? Вы должны быть великими воинами.
— Это уже второй найденный нами лагерь. Все убиты. Не нами. Друг, похоже, кто-то любит скатанди еще меньше нас.
Отец замешкался, и его сын продолжал: — Мы думаем, что ты преследуешь кого-то.
— Ах, — вздохнул Скиталец. — Кого-то? Он один — тот, кто нападает на лагеря и убивает всех скатанди?
Все закивали.
— Мы думаем, он демон, грядущий подобно буре, черный от ужасного гнева. Он хорошо прячет следы. — Сын сделал странный жест рукой, шевеля пальцами. — Словно дух.
— Давно ли демон прошел здесь?
— Два дня назад.
— А эти скатанди — соперничающее племя?
— Нет. Они набежники, охотятся на караваны и жителей равнин. Говорят, они присягнули великому злодею, известному только как Капитан. Если увидишь повозку о восьми колесах, такую высокую, что у нее два этажа и балкон с золотыми перилами — говорят, ее тянет тысяча рабов — ты нашел дворец Капитана. Он высылает набеги, он жиреет на торговле награбленным.
— Я не преследую демона, — сказал Скиталец. — Даже не слышал о нем.
— Наверное, это хорошо.
— Он идет на север?
— Да.
Скиталец подумал и еще немного отхлебнул на редкость жуткого пойла. С конем он сможет выиграть время, но конь может вынести его прямиком на демона. Не хочется сражаться с существом, способным вырезать тридцать бандитов и не оставить следов.
Один из детей, сидевший на коленках и игравший с грязью на сапогах Скитальца, влез ему на бедро, потянулся к тыкве и вытащил кусок мяса. Помахал перед лицом Скитальца.
— Ешь, — сказал сын. — Мясо норной черепахи очень вкусное. Молоко миска размягчает его и удаляет яд. Мы обычно не пьем чистый миска, потому что он посылает в путешествие без возврата. Слишком много — и он прогрызет дыру в желудке, и ты умрешь от большой боли.
— Ага. Нужно было раньше сказать. — Скиталец взял мясо у ребенка, хотел было положить в рот, но остановился. — Еще что-то нужно узнать, прежде чем жевать?
— Нет. Ночью тебе приснится тоннель под землей. Вполне безопасно. Все живое имеет память, миска свидетель. Мы готовим на нем все, иначе вкусим горечь смерти.
Скиталец вздохнул. — Миска — это кобылье молоко?
Раздался смех.
— Нет, нет! — закричал отец. — Растение. Корень с клубнем. Молоко кобылы принадлежит жеребятам. У людей тоже есть молоко, и его пьют дети, не взрослые. Странник, ты из странного мира! — Он еще долго смеялся.
Скиталец съел мясо. Действительно вкусно. Ночью, лежа под шкурами в вигваме, он видел сны о рытье тоннелей в твердой, каменистой земле, наслаждался теплом почвы, безопасностью темноты.
Ранним утром его пробудила молодая женщина, мягкая и влажная от желания, и заключила в крепкие объятия. Он вздрогнул, когда она раскрыла его рот языком и передала сгусток слюны, пропитанной какой-то пряностью. Она не отнимала губ, пока он не проглотил комок. Когда зелье и женщина исчезли, семени в нем совсем не осталось.
На рассвете Скиталец и отец пошли вниз, к брошенным лошадям скатанди. При помощи немых псов они поймали одно животное — отличного пегого мерина высотой в шестнадцать ладоней, с озорными глазами.
Убитые набежники, заметил он, пока вместе с номадом перерывал лагерь в поисках хорошего седла, были буквально порублены на куски. Хотя стервятники уже потрудились, оставив от большинства тел клочки волос, рваные сухожилия и сломанные кости, было заметно, что головы и конечности рубили тяжелым лезвием. Кости в местах ударов были чисто разрезаны, а не сломаны.
Отец принес лучшее, что смог найти; Скиталец с удивлением увидел, что седло из Семи Городов, с малазанскими армейскими клеймами на кожаных ремнях.
Он почти закончил прилаживать ремни (мерин наконец перестал надувать живот), когда из лагеря киндару раздались крики.
Всадник показался на том самом гребне, где вчера появился сам Скиталец; он так же замер на миг, а потом послал коня к лагерю.
