подотчетна и не должна прекращаться. Плутарх реагирует на это как архонт Херонеи, который, согласно демократической конституции, ежегодно давал отчет о своей деятельности. С другой стороны, как могла бы монархия оказаться временной, если только не иметь в виду ежегодное возобновление трибунских полномочий императоров, которое создавало иллюзию регулярного переизбрания? Плутарх не дает правильного объяснения желанию Цезаря обладать пожизненной диктатурой. Он хотел этого для того, чтобы избавиться от необходимости обходить соперников на выборах и чтобы избежать политического конфликта в обществе по вопросу о государственном устройстве. Даже будучи единоличной, консульская власть ограничивалась сроком должностных полномочий и не могла обеспечить преемственность, необходимую для того, чтобы переустроить мир, подвергшийся столь жестоким испытаниям в братоубийственных войнах. Цезарь понял, что традиционный механизм республиканского и коллегиального правления неадекватен, и он постоянно старался его ослабить и принизить. Итак, эпоха требовала появления монарха: так можно ли при этом говорить, что Цезарь стремился к тирании? Плутарх не высказывается определенно. Конечно, Цезарь принимал чрезмерные почести, однако, вынося все новые и новые почести на одобрение сената и народа, не стремились ли его враги накопить побольше поводов для того, чтобы потом предъявить более серьезные претензии? Плутарх считает, что Цезарь вел себя безупречно, когда отсылал охрану, приглашал народ на пиры и хлебные раздачи, приступал к выведению колоний. Однако тут же писатель вновь говорит о стремлении Цезаря к еще большей славе: противоречия не в счет.
Ненависть, толкнувшую на убийство, породила история о стремлении к царскому титулу. Этот весьма благовидный предлог не мог не возбудить народ и посрамленный сенат и не объединить их против диктатора. Так, Плутарх, следуя какому-то враждебно настроенному к Цезарю источнику, показывает Цезаря в полной изоляции. Однако в биографии Брута он пишет, что народ жалел Цезаря (первое несоответствие) и что, когда народ отшатнулся от цезарианцев, он вдруг превратился в смятенную толпу, готовую чинить беспорядки[704] (второе несоответствие).
С тем же затруднением сталкивается Плутарх и при ответе на вопрос: ответствен ли сам Цезарь за свою судьбу? С одной стороны, очевидно, что нельзя избежать своей судьбы[705] и не обращать внимания на предзнаменования. С другой стороны, Плутарх оставляет место случайности. Он дает понять также[706], что всеми этими событиями руководил гений (??????) Помпея: курия Помпея и статуя Помпея привносят в Мартовские иды драматический оттенок. Однако Плутарх преуменьшает ответственность людей, да ведь и боги, похоже, не все были единодушны в осуждении Цезаря, поскольку все заговорщики впоследствии погибли насильственной смертью, в свою очередь преследуемые «даймоном» Цезаря, призрак которого дважды являлся Бруту. В момент вознесения Цезаря к звездам в виде блиставшей в течение семи ночей кометы солнце поблекло и весь мир облекся в траур.
Итак, Плутарх оставляет нас в недоумении. Он нарисовал неоднозначный образ своего героя, не пригнав детали друг к другу. Он не ответил на вопрос, почему же Цезаря убили.
Цезарь Аппиана
Александрийский грек Аппиан писал после Плутарха и вдохновлялся его сочинениями, не отказывая себе при этом в праве изложить свою личную точку зрения на события и дать нам оригинальный взгляд на Мартовские иды.
Аппиан, родившийся около 90–95 годов н. э., принадлежал к греческой аристократии Александрии и занимал высокие должности в Египте. После иудейского восстания (115–117 гг. н. э.) он приехал в Рим, где занялся адвокатской деятельностью. Его друг Фронтон — ученый муж, влиятельный при императорском дворе, — выхлопотал для него у Антонина Пия должность прокуратора, которую он и занимал в 150–155 годах н. э. Умер Аппиан в 163–165 годах н. э.
Аппиан посвятил пять книг (XII–XVII) своей «Римской истории» гражданским войнам: эти события были уже далеки от II века, в котором он жил счастливой жизнью верноподданного, вдохновляемого идеей основанного на справедливости величия Рима. Для него эти счастье и справедливость были нераздельно связаны с монархическим режимом, который он воспринимал с идиллической точки зрения. Существует два типа режима: хороший — монархическое правление императоров и дурной — господство партий или, как он их называет, группировок. Эта зависимость от императорского режима замутняет понимание Аппианом смысла истории: смерть Цезаря знаменует пробуждение группировок, которые он осуждает. Тем самым Аппиан оправдывает Цезаря и его режим.
Особого разговора заслуживает отношение этого историка к его источникам, зачастую весьма разноречивым, а иногда даже содержащим противоположные точки зрения. Собрать их воедино Аппиану нигде не удается. Работая с республиканским источником, он конструирует Цезаря-республиканца: ведь тот достиг высшей власти законным путем, а диктатура не заслуживает обвинения в том, что это тирания, dominatio. Не противоречит ли подобный образ монархической позиции Аппиана? Следуя за Азинием Поллионом, который остался верен Цезарю, несмотря на то, что провозглашал себя врагом тирании (dominatio), Аппиан, похоже, приходит к выводу о политической законности убийства диктатора. Однако заговорщики нарушили узы почтения и благочестия (pietas), связывавшие их с их благодетелем, и потому достойны лишь осуждения. В своем осуждении Аппиан, похоже, находится под влиянием еще одного, третьего источника — Николая Дамасского, настроенного в пользу Октавиана Цезаря и против Антония. Таким образом, история Аппиана представляет собой компиляцию, скроенную из наложения разных источников. Историк не делает выбора, что приводит к весьма путаному объяснению Мартовских ид, что, возможно, вполне соответствует его противоречивым задачам. С одной стороны, Аппиан — монархист, приверженец римского порядка, с другой стороны, он отвергает человеческое честолюбие, жажду власти и любую чрезмерность (?????). Он восхваляет свободу, воплощенную в образах Брута и Кассия, в образе Помпея: «Рим находится там, где есть хоть один свободный человек, где есть бруты и кассии». Таким образом Аппиан отворачивается от придворной историографии.
Итак, он дает прореспубликанскую версию планов Цезаря: военная победа сделала его величайшим (Maximus) из партийных вождей, превзошедшим Помпея, которого величали только Великим (Magnus), и он смог усмирить все межпартийные распри. Никто не был в состоянии ограничить его могущество, и вполне логично, что он пожелал стать царем. Аппиан рассматривает все события с 15 февраля по 15 марта, которые свидетельствуют об этом желании Цезаря, и приходит к выводу, что 15 марта сенат официально присвоил бы ему титул царя, чтобы он мог победоносно вести римскую армию на войну с Парфией, как гласило Сивиллино предсказание. Аппиан хочет изобразить Цезаря человеком, одолеваемым страстью к чрезмерному, и переходит, таким образом, от объективного суждения к субъективной точке зрения. Разумеется, подобную схему, воспринятую от Светония и присутствовавшую уже у Азиния Поллиона, можно было бы интерпретировать и по-другому: ведь Цезарь раз за разом отвергал корону и отказывался от царского титула. Однако эта удобная схема очень быстро утвердилась в качестве своего рода исторического объяснения: нужно же было как-то обосновать мотивы действий заговорщиков. Так каковы же были эти мотивы?
Аппиан рисует Брута и Кассия людьми, «движимыми завистью к его огромной власти и желанием восстановить традиционный порядок». Однако подобные мотивы скорее противоречат друг другу, нежели дополняют друг друга: либо они хотели занять место Цезаря, либо мечтали защитить Республику и восстановить обычаи предков (mos majorum), то есть нобилей (сенатской аристократии) II века. И в конце концов, о какой республике здесь идет речь? Не надо забывать, что ради военных побед сенат неоднократно нарушал сложившиеся правила игры: уже в 210 году в войне против Ганнибала Сципион Африканский получил военное командование в нарушение установленного порядка. Так что же, речь идет о республике недееспособных и продажных сенаторов, которых обвиняли в том, что в 109 году они продали Африку Югурте[707], молодому нумидийскому царю, утверждавшему, что Рим — это город, где все продается? Или скорее о республике военачальников-императоров, необходимость существования которой диктовалась соображениями блага государства? Одной лишь зависти, конечно, мало, чтобы обосновать заговор, однако Аппиан не отдает предпочтения и другому
