невесть откуда взявшаяся артиллерийская рота стала разворачивать на этом берегу орудия и потому, что на лугу русские отряды начали отходить, и еще потому, что она не могла так очевидно поджидать Палевского за мостом.
Афанасьич забрал у Докки зрительную трубу, сунув ее в седельную сумку, и направил лошадь к дороге, по которой вперемешку тянулись телеги с крестьянскими семьями и ранеными, экипажи и военные фуры.
«Главное — он жив и здоров», — твердила себе Докки, когда легким галопом скакала за Афанасьичем по обочине, все переживая ужас, охвативший ее при виде этой схватки и сражающегося Палевского. Она пыталась думать о другом — о том, например, куда подевалась вся русская армия, почему Палевского с небольшими силами оставили на растерзание полчищам французов, о том, как храбро сражались наши солдаты, о слугах, застрявших на том берегу. Но мысли ее вновь и вновь возвращались к генералу, и ей казалось, она до смерти не забудет, как он с обнаженной саблей врезался в гущу отряда противника, как с ходу рубил и колол бросившихся на него французских солдат, отражал их удары и не боялся ни Бога, ни черта.
Ей невыносимо хотелось его увидеть, поговорить с ним, убедиться, что он не ранен, но она не могла и не смела этого себе позволить. Она напоминала себе, что на Палевском лежит огромная ответственность за солдат и за это сражение, что на него наступают французы, что он ужасно занят, и ему совершенно не до любезничания со знакомыми дамами, путающимися под ногами даже в этой глуши. Но больше всего Докки боялась, что он, заметив ее, лишь поздоровается и уедет, а то и вовсе не узнает. И тогда она останется наедине не только со своей болью от его равнодушия, но и лишится последних крох тех тайных и призрачных надежд — пусть даже они были глупыми и невозможными, — которые остались у нее после встреч и разговоров с ним в Вильне и письма Катрин.
Душа ее тянулась назад, а они ехали вперед, обгоняя тянувшиеся по дороге повозки, и сердце ее страдало еще больше, когда она видела растерянных, испуганных мирных жителей, покидающих родные места, и раненых, лежащих и сидящих в телегах, бредущих вдоль обочины дороги.
— Баронесса! Евдокия Васильевна! — услышала она знакомый голос и, поворотясь, увидела на одной из повозок с ранеными барона Швайгена. Он сидел с краю, свесив ноги, с перебинтованной наспех грудью, на которой проступили кровяные пятна.
— О, господи! — ахнула Докки и придержала Дольку, заворачивая ее к телеге. — Барон! Александр Карлыч!
— Как я счастлив видеть вас, — он улыбнулся, хотя улыбка его была кривой от боли. — Какими судьбами вы здесь?
— Мы ехали в Друю, — сказала Докки. — И случайно попали…
Она подъехала к барону и шагом пошла рядом. Какой-то верховой, который ехал подле барона, — похоже, денщик, уступил ей место у телеги.
— Что у вас за рана? Как вы себя чувствуете? — спросила она.
Он поморщился.
— Ничего страшного, пустая царапина. По ребрам скользнуло. Коня моего убило — вот его жалко. А у меня пустяк — заживет скоро. Я хотел остаться с полком, но бригадный командир отправил меня в госпиталь.
— И правильно сделал, — сказала Докки. — Я могу вам чем-то помочь?
— Одно ваше присутствие исцеляет меня, — галантно ответил Швайген. — Ну это же надо — как встретились! Так вы видели, как мы бились? Разметали мы французов! — с гордостью добавил он.
— Да, видела, — кивнула она.
— Но их так много, французов, — добавила Докки, подумав, что одним корпусом не разметать огромную неприятельскую армию.
— Много! — рассмеялся он. — Еще бы не много. Но мы их хорошо потрясли!
— А где наша армия? — осторожно спросила Докки, боясь услышать в ответ, что она разбита.
— Организованно отступает к Дриссе, — с сарказмом сказал Швайген, и было заметно, что мысль об этом его раздражает. — А мы прикрываем ее отход. Че-Пе в этих делах мастак.
— Так этот бой с французами…
— Искусный маневр, призванный задержать их движение. Они сейчас были вынуждены приостановить свой марш, развернуться, — объяснил барон. — Мы отойдем, взорвем мост, оставив их за рекой. Пока они опомнятся, пока наведут переправу — считай, день выиграли. Раньше завтрашнего утра им отсюда не выбраться.
— И ради этого было устроено сражение? — поразилась Докки.
— Ну, конечно, — кивнул Швайген.
— Вы, ваше благородие, — вмешался в их разговор один из раненых, сидевших в телеге, — скажите барышне, что мы, может, и отступаем, но только по воле генералов. А солдаты все в бой рвутся, ну и Че-Пе наш, конечно. Не генерал — орел!
Это был солдат средних лет в кирасирской форме. Одной рукой он держался за борт телеги, вторая — забинтованная — лежала у него на коленях. Ему страсть как хотелось поговорить, и это было видно, потому как, не дав барону ответить, он продолжил:
— Надобноть знать нашего Че-Пе, — и в голосе его слышалось откровенное восхищение своим генералом. — Помню, при дивизии когда он еще был, прошли мы с ним двести верст за три дня, чтобы успеть к армии присоединиться, и никому не показалось это чем отличным, хотя кто другой бы не поспел, нет, не поспел. Только Че-Пе, потому как способности у него к войне отличные. Вот и таперича в арриргад его поставили, потому как он по обстоятельствам нужным и горячим будет, и головы не потеряет. Врага сдержит столько, сколько потребуется, и уйдет вовремя — сметливый, но осмотрительный. И о солдатах завсегда заботится, и раненых не бросает…
Докки было и приятно, и неловко слышать слова солдата, потому она спросила:
— А госпиталь где? Куда вас везут?
— На север куда-то ж, аль на восток, — отозвался другой раненый, с замотанными бинтами головой и плечом.
— А то, — сказал первый. — Слышь-ка, французы как сегодня оплошали. Ну, пущай смотрят да учатся, как малыми силами можно распорядиться, да пример порядка и дерзости показать…
— Я с вашим Че-Пе на дуэли чуть не подрался, — вдруг со смешком прервал солдата Швайген и посмотрел на враз встревоженную Докки.
— Глупости какие! Вот выдумали — дуэль! — выдохнула она.
— А че ж не подрался, ваше благородие? — поинтересовался раненый.
— Он принес мне свои извинения, — сообщил своим слушателям барон и лукаво улыбнулся Докки.
— А, ну тогда ладно, — сказал солдат. — Коли извинился. Это вам, ваше благородие, повезло. Не хотел бы я с Че-Пе состязаться.
— После того, как генерал меня так жестоко разлучил с вами, — пояснил Швайген, обращаясь к Докки, которая никак не могла представить Палевского, извиняющегося перед бароном. Он мог попросить прощения у дамы, но совсем другое — все эти мужские самолюбивые дела. «Неужели он решил уйти с пути Швайгена и не мешать ему за мной ухаживать? — мысленно ахнула она. — Неужели это было связано с приездом в Вильну юной Надин?!»
Предположить, что он все же женился в оставшиеся до начала войны дни, было трудно, но не невозможно. Найти попа да обвенчаться можно и за пару часов. Докки старалась не вспоминать об ангелоподобной графине, но теперь слова Швайгена воскресили в ее памяти разговоры о якобы невесте Палевского. «Если Катрин и показалось, что сговора не было, все же она не может наверняка этого знать», — мрачно подумала Докки.
— Он сказал, что был неправ, столь резко отсылая меня, — пояснил Швайген, — поскольку офицеры его корпуса, конечно же, должны обладать светскими манерами, что обязывает их непременно приветствовать знакомую даму, даже если она встречена ими во время исполнения служебных обязанностей.
