Они медленно шли по парку, и день был по-летнему светел и чудесен, и напоен ароматом трав и солнца, но Докки заметила лишь поникшую головку мраморной «Ночи», стыдливо отворачивающую от взглядов прохожих свое лицо, неловко прикрывая его рукой. От фигуры этой статуи веяло наивностью и горечью — возможно, некогда она так же простодушно и доверчиво, без оглядки поддалась своим чувствам и теперь пыталась спрятать ото всех свою печаль.
— И ведь не скажешь про него, что повеса он али распутник какой, как другие, у которых, что ни день, новые амуры: то цыганки, то актерки, да детей незаконных хвост тянется. При одной пассии на других не смотрел, нет, да и немного их у него было. Молва больше приписывает. А женится, так и вовсе угомонится, как отец его, который в жене души не чает и ни на кого другого ни разу за все эти годы и не смотрел. Нина все Полю невест подыскивает, но пока ни одна ему по душе не пришлась. Слышала, Сербина в Вильну свою дочку привозила. Застали вы ее там?
— А? — Докки встрепенулась от своих дум. — Да, видела как-то мельком. Молоденькая совсем и очень хорошенькая.
— Очередная кукла, — фыркнула Думская. — Его разве куклой прельстишь? Хотя, кто знает, что у мужчин в голове? Они-то больше другим местом думают. Так, говорят, Поль за вами там поухаживать решил?
— Бог знает, что он решил, — рассеянно ответила Докки. — Мы и виделись всего несколько раз. Случайно познакомились…
Она вспомнила слова Катрин и решилась спросить:
— Слышала я, в молодости он был сильно увлечен какой-то барышней, а она вышла замуж за другого.
— А, было дело, — кивнула княгиня. — Наталья Дубовина — в Москве успехом пользовалась. Чистая блондинка — льняные волосы, голубые глазки. Ангел во плоти… Все молчала да улыбалась.
«Вылитая Надин», — подумала Докки.
— Ему тогда лет… до Аустерлица еще… лет двадцать с небольшим было. Поль под Москвой где-то служил, вот и выбирался часто — все к Дубовиным в дом ездил. Разговоры пошли, что он за этой Натальей ухаживает и чуть не под венец скоро поведет. Нина мне в письмах плакалась, потому как считала, что он молод еще для женитьбы, да и не нравилась ей эта девица.
— Так графиня отговорила его жениться?
— Да нет, — хмыкнула Думская. — Вмешалось провидение. Как-то он приехал к этой Наталье, а она в саду с другим гуляет и за ручку, что ль, держится. Полю это не понравилось — развернулся и был таков. После чего к ним уж ни ногой. Нина говорила, Наталья эта потом все ему улыбалась, вернуть, видать, хотела, но Поль ни в какую. Отцу своему сказал: мол, нарочно сие было подстроено, чтоб ревность его вызвать и вынудить скорее предложение сделать. Петр сам через то прошел, так что действия сына одобрил. Но с тех пор Поль вообще перестал с барышнями знаться, и Нина уж отчаялась его женить.
«Он и меня видел то с Вольдемаром, то со Швайгеном, — Докки грустно усмехнулась, вспомнив отповедь Палевского в тот день у Двины. — Хотя после этого желание его быть со мной не исчезло. Впрочем, он не собирался делать мне предложение, так что сравнение не совсем уместно…»
— Может быть, то была случайность? — вслух сказала она. — Какой-нибудь знакомый просто взял ее за руку, а граф решил…
— Поль никогда просто так ничего не решает, — фыркнула Думская. — Ежели он говорит подстроено — значит, подстроено. Его не проведешь, Поля-то. Он всегда умом и редкой смекалкой отличался, недаром, вон, в чины какие выбился — сам проявился, своим талантом.
«Этого у него не отнимешь», — мысленно согласилась Докки.
Княгиня тем временем вновь заговорила об Ольге.
— …не могу сказать, что мне ее муж нравился, но вроде они неплохо жили, хотя и недолго. Но с тех пор я ни разу не замечала, чтобы она кем-то увлеклась.
Они, не сговариваясь, оглянулись на шедшую позади пару.
«С ней ему гораздо интереснее, чем с юными и недалекими барышнями», — Докки заметила, с каким удовольствием Швайген беседует с ее подругой.
— Может быть, у них что сладится? — задумчиво сказала Думская. — Ежели у вас с ним ничего серьезного…
— Ничего серьезного, — уверенно заявила Докки. — Ему казалось, что он увлечен мной, но, уверена, это у него уже прошло.
— Тогда я не буду возражать, ежели моя внучка с ним закрутит роман — все лучше, чем в одиночестве пропадать, — кивнула Думская. — А где один кавалер, там и другие появляются. Так, глядишь, и счастье свое найдет. И вы, дорогая, не теряйтесь, — она ласково похлопала Докки по руке. — Уж коли сам Поль на вас внимание свое обратил, остальные тотчас подсуетятся.
Докки только улыбнулась милой старой княгине, которая всем сердцем желала им с Ольгой счастья.
Глава IV
«Ни одна не устояла, — отрешенно повторяла Докки слова княгини по дороге домой и потом, расположившись в большом кресле в библиотеке. — Ни одна — и я в их числе…»
Она знала, что любит и никогда не перестанет любить Палевского, только разлука и время смогут немного смягчить боль в сердце и успокоить душу. Ей было горько осознавать, что это первое в ее жизни и, возможно, единственное сильное чувство к мужчине не оказалось взаимным. После рассказов Думской она утвердилась в мысли, что была для него лишь временным увлечением в череде женщин в его жизни. Было глупо обвинять или корить его за это. Он не обманывал ее, она понимала, на что идет, когда вступила в его объятия и приняла то, что он мог ей предложить, и в итоге получила гораздо больше, чем могла предполагать.
Докки ни секунды не жалела, что встретила Палевского и провела с ним эту одну, увы, единственную ночь. Самое прекрасное и счастливое событие в ее жизни, открывшее для нее не только блаженство любви, но и принесшее ей ребенка — настоящее чудо, о чем она не смела и мечтать. Растерянность и страх, преследующие ее с того момента, когда она узнала о своей беременности, вдруг исчезли. Она поняла, что уже любит этого еще не родившегося ребенка, а сердце ее переполняет радость и благодарность Палевскому, который невольно сделал ей самый дорогой подарок, какой только можно было придумать.
Она гнала прочь мысли о том, что никогда больше не окажется в его сильных и нежных объятиях, упорно внушая себе, что все сложилось для нее крайне удачно. Ее будущий ребенок родится не от ненавистного мужа, а от любимого человека. Ей придется уехать из страны, зато осуществится ее мечта о путешествиях, да и за границей она будет избавлена от риска случайно встретить Палевского с его очередной дамой или женой.
Но после разговора с княгиней у Докки появилась еще одна забота, о которой она ранее не задумывалась. Если ребенку передадутся приметные светлые глаза Палевских, то путь обратно, на родину будет им заказан. Все поймут, чье это дитя, и ее попытки выдать его за воспитанника или родственника мужа окажутся бесполезными и смешными. В таком случае им придется остаться жить за границей. Это страшило Докки, но она знала, что сделает все, что будет нужно ради своего ребенка и его будущего.
«Впрочем, — говорила она себе, — пусть он сначала родится. А после разберемся, что к чему».
Что до ребенка, которого, по слухам, носила маркиза Тамбильон и под этим предлогом хотела женить на себе Палевского. Докки с трудом верилось, что он отказался от собственного дитя, но если раньше ее мучили сомнения, вправе ли она скрывать от него свою беременность, то теперь была уверена, что ему незачем о том знать.
На следующий день с утра в особняк явился Букманн, которому накануне Докки отправила записку с просьбой ее навестить. Как всегда, он извлек из своего пухлого портфеля кипы бумаг и аккуратно разложил их на столе в библиотеке.
