брошенной ее матерью, у Докки не было на то других доказательств.
До чего несправедливо устроен мир, глядя на него, думала она. Принимать решение, проявлять инициативу могут только мужчины, а женщинам остается только подчиняться и молча терпеть, терзаясь и надеясь.
— Верно, вы не ожидали, что я появлюсь в Петербурге? — наконец круто развернувшись, он остановился и посмотрел на нее.
— Не ожидала, — призналась Докки. — По крайней мере, сейчас. Я слышала о вашей ране и…
— Ах, ну да, конечно. Предмет для разговоров в гостиных, обмен последними новостями, — он криво усмехнулся.
— Ранение знаменитого генерала Палевского, конечно же, обсуждалось всеми, — пробормотала она.
— И вам было лестно осознавать, что этот знаменитый генерал некогда оказывал вам знаки внимания? Возможно, ваше тщеславие будет удовлетворено, если я вновь паду к вашим ногам?
Докки опешила от подобного заявления.
— Вы думаете, что наши с вами, — она замялась, не решаясь произнести слово «отношения», поскольку не была уверена, что это слово подходит к сложившимся обстоятельствам.
— …хм… наше с вами знакомство, — осторожно продолжила она, — стало возможным только благодаря моему тщеславию? Вы считаете, что я… проводила с вами время только потому, что на вас генеральский мундир, а ваше имя в обществе является легендой?
— Мне хотелось верить, что я нравлюсь вам сам по себе, — ей послышалась насмешка в его голосе.
Он подошел к ней. Глаза его, казалось, прожигали ее насквозь.
— Некогда ведь я вызывал у вас определенные чувства, — тихо добавил он. — Сохранились ли они, или полковник Швайген полностью завладел ими в мое отсутствие?
Швайген?! У Докки округлились глаза.
— Побойтесь Бога! — вскричала она. — При чем здесь Швайген?
— Ну как же, — Палевский будто нарочито изогнул бровь. — Он провел здесь почти месяц и встречался с вами. А теперь с каждой оказией передает письма в Петербург. Он пишет вам? И вы отвечаете ему?
— Он не пишет мне, — сказала Докки, не зная, радоваться ей или огорчаться, что он опять ревнует ее к Швайгену. «Дался ему этот Швайген», — подумала она, все же чувствуя некое удовлетворение: Палевский, оказывается, не так равнодушен к ней, как могло показаться.
— Ради бога, оставьте в покое Швайгена, — добавила она. — Я не состою с ним в переписке, у нас с ним ничего нет.
— Ничего нет? — он прищурился. — И вы не пишете ему? Как не писали и мне — потому что между нами, по вашему мнению, ничего нет?
Докки глубоко вздохнула, стараясь понять, к чему эти странные заявления.
— Вы уехали тогда, не попрощавшись, — начала она.
— И вы были этим уязвлены? — с сарказмом спросил он. — Но меня вызвали к начальству. Война, знаете ли…
— Представьте себе — знаю, — огрызнулась она. — Но вы исчезли, и у меня не было оснований думать, что вы вспомните обо мне посреди своих ратных дел.
— Но я помнил, — сказал он и посмотрел на нее так, что у Докки остановилось дыхание. Воздух вдруг стал ощутимым и вязким. Он вдруг рывком поднял ее с кресла и притянул к себе, поцелуем накрывая ее задрожавшие губы. Она глухо охнула, прильнула к нему, забыв обо всем на свете, впитывая в себя запах и тепло его тела и чуть не теряя сознание от его близости. Он целовал ее исступленно, и она отвечала ему со всей накопившейся в ней за эти долгие месяцы страстью и нежностью. Ее руки обвили его шею, пальцы ерошили его волосы, гладили виски и скулы, а он все сильнее и сильнее сжимал ее в объятиях, в какой-то момент чуть вздрогнув и немного отстранив ее от себя.
— Ваша рана?! — воскликнула Докки.
— Пустяки, — отмахнулся он, перевел дыхание и вновь потянулся к ней.
— Ах, Дотти, Дотти, — шептал он между поцелуями. — Я так тосковал по вам…
— Поль, Павел… — она водила пальцами по его коже — теплой и гладкой, не в силах поверить, что он с ней, что все происходит так, как она представляла в мечтах, считая их безнадежно- несбыточными.
Но словно вернулась та волшебная ночь, которая, казалось, не могла повториться: то безумство, страсть и упоение друг другом. Его руки заскользили по ее податливому телу, привлекли к своему, и она почувствовала всю силу его желания, противостоять которому было выше ее сил.
— Я хочу вас, — тихий голос обволакивал ее, а его пальцы теребили завязки ее белья, освобождая от того лишнего, что мешало им соединиться. Каким-то образом Докки оказалась сидящей на краешке стола, он встал меж ее ног, и спустя томительные и незабываемые мгновения их тела слились в единое целое, время остановилось, а ощущения были такими острыми, почти невыносимыми, что она чуть не расплакалась.
— Что вы со мной делаете? Это сумасшествие, — Палевский вздохнул и лицом уткнулся в ее шею, продолжая крепко сжимать в своих руках. Докки потерлась щекой о его волосы, растворяясь в чудесно- блаженном состоянии. Она была готова вечно оставаться в его объятиях, но он выпрямился, отодвинулся и спустил ее на пол. Ноги ее не держали. Она уцепилась за него, и он с нестерпимо довольной ухмылкой помог ей сесть на диван.
— Так и знал, что вы не забыли меня, — заявил он, приводя себя в порядок и подбирая ее панталоны, валявшиеся на ковре.
— Я и не утверждала обратного, — Докки в замешательстве выхватила у него свое белье и скомкала в руках.
«Ужасно самонадеянный человек, — подумала она. — И ведь знал, что я не забыла его, но все равно устроил эту сцену ревности… И до чего неловкая ситуация…» — Докки растерянно посмотрела на свои панталоны, зная, что скорее умрет, чем станет натягивать их в его присутствии. Она огляделась и попыталась незаметно засунуть их под диванную подушку. Палевский же уселся напротив в кресло и насмешливо наблюдал за ее смущенными действиями.
— И все же вы мне не писали, — наконец сказал он. — Вы боялись, что кто-то узнает о нашей связи? Или решили ограничить ее единственным свиданием?
— Конечно, я не хотела, чтобы кто-то узнал… — рассеянно ответила Докки, не понимая, почему он так настойчиво твердит о письмах. Сам он не счел возможным прислать ей хотя бы записку, но почему-то был убежден, что ей следовало строчить ему письма в армию. Она же совсем не хотела сейчас это обсуждать, как и вести любые разговоры, а предпочла бы сесть с ним рядом, прижаться к нему, зарыться лицом в его шею, ни о чем не думать, просто наслаждаясь его близостью.
Но Палевский смотрел на нее и ждал ответа, поэтому Докки попыталась сосредоточиться и как-то объясниться.
— Вы считаете, что та наша встреча… — она не смогла выговорить слово «связь». Оно казалось ей холодным и непристойным, принижающим значение необыкновенных ощущений, которые, как она надеялась, возникли между ними в ту незабываемую ночь.
— Наша встреча, — повторила она, — состоялась случайно… Я и не подозревала, что вы расцените ее как… как связь.
— Вы можете назвать то, что между нами произошло, как-то иначе? — он окинул ее таким выразительным взглядом, что она покраснела.
— Я не знаю, как это можно назвать, — пробормотала она, хотя считала, что это называется любовью. По крайней мере с ее стороны. — Мы встретились, и так получилось, — она еще пуще залилась румянцем, — что мы провели вместе ночь… Но я не думала, что… что будет продолжение.
«И последствия», — про себя добавила Докки.
Тогда она не думала об опасности забеременеть, поскольку была уверена, что бесплодна. Да и тогда ей вообще было не до того, хотя он старался уберечь — и не только ее, но и себя — от нежелательных
