вам?
— Пока ваш бок не заживет, — пояснила, краснея, Докки. — Он говорит, вам нужно беречь силы…
— Нет, это решительно невозможно, — Палевский ласково перебирал пальцами пряди ее волос. — Как я могу воздержаться, если вы рядом — такая нежная, мягкая и чуткая?
— Но вам следует больше отдыхать, — сказала Докки, втайне радуясь, что он, невзирая ни на что, испытывает столь сильное влечение к ней.
— Для меня лучший отдых — быть с вами, — улыбнулся он, еще раз поцеловал ее и, откинув одеяло, поднялся с кровати.
— Вам следует лежать! — воскликнула Докки и залилась краской, впервые увидев его обнаженным при свете дня.
— Я вполне хорошо себя чувствую, — Палевский, ничуть не смущаясь, посмотрел на Докки и ухмыльнулся, заметив ее волнение. Он взял свою одежду и стал одеваться.
— Афанасьич хотел еще сделать примочки на вашу рану, — сказала она, тоже вставая и набрасывая на себя утренний халатик.
— Непременно, только позже. Теперь мне пора уходить, — увидев огорчение в ее глазах, он добавил: — Лучше, если ваши слуги меня здесь не застанут. Хотя некоторые из них знают, что я ночевал у вас.
— Они будут молчать, — заверила его Докки.
Она-то надеялась, что он побудет с ней еще какое-то время, но Палевский уже натянул на себя панталоны и теперь застегивал сорочку.
— Должен признаться, после перевязки и настойки самочувствие мое значительно улучшилось. Хотя, убежден, львиной долей моего хорошего состояния я обязан вашему присутствию.
Он посмотрел на нее таким взглядом, что у нее загорелись щеки.
— Вчера вы меня ужасно напугали, — призналась она.
— Просто устал, да и рана разболелась, — Палевский попытался надеть башмаки и поморщился от боли — ему было трудно наклоняться.
— Я вам помогу, — Докки усадила его в кресло и, встав перед ним на колени, надела на него башмаки и застегнула пряжки.
— Может быть, я умер и попал в рай? — пробормотал он, глядя на нее сверху. Она рассмеялась и подала ему мундир.
— Я все же хочу объяснить вам то недоразумение с письмами, — осторожно сказала она.
— Мы обязательно поговорим, — кивнул Палевский.
Он явно избегал любых упоминаний о вчерашней размолвке, да и Докки тоже не хотела вспоминать об этом неприятном разговоре, приведшем к ужасной ссоре.
«Я должна сказать ему только о письмах, — она наблюдала, как он застегивает мундир. — Об остальном лучше молчать. Все равно он скоро поедет на войну, а я отправлюсь за границу… Нам следует просто наслаждаться обществом друг друга, не тратя время на выяснение отношений, которые прервутся сами собой. Неизвестно, сколько еще продлится война, а за время разлуки он все равно — рано или поздно — охладеет ко мне, я же… я буду жить воспоминаниями о счастливых днях, проведенных с ним…» Ей очень хотелось узнать, почему он — несмотря на то, что они поссорились, — все же приехал вечером, но она не осмеливалась спросить об этом.
— Сейчас, думаю, вам лучше еще отдохнуть — я не дал вам как следует выспаться, — он посмотрел на часы, которые показывали начало восьмого. — А приеду к вам… часам к двенадцати, например. Вы никуда не собираетесь?
— Нет, — покачала головой Докки. — Я буду дома.
— До встречи, — он привлек ее к себе и крепко поцеловал, после чего она проводила его до парадной двери, вернулась к себе, легла, уткнувшись лицом в его подушку, и впервые за долгое время заснула крепким и безмятежным сном.
Глава IX
После завтрака она надела свое лучшее домашнее платье из мягкой серой шерсти и уселась в библиотеке в нетерпеливом ожидании прихода Палевского. Когда в дверях появился дворецкий, Докки встрепенулась, но Семен неуверенным голосом сказал:
— Ваша матушка и брат. Вы приказывали не принимать, но они настаивают и не уходят. Что делать? Не пускать?
Докки закатила глаза. Следовало ожидать, что у вчерашней сцены будет продолжение, и мать, конечно, так просто не сдаст свои позиции и непременно расскажет Мишелю о визите дочери. Теперь они явились сюда вдвоем, чтобы продолжить вечные тяжбы из-за денег. Ей не хотелось разговаривать с ними, но лучше было пережить эту встречу сейчас, чем оттягивать неизбежное.
— Проведи их сюда, — обреченно сказала она, собираясь с силами перед неприятной беседой.
Стукнула дверь, и в библиотеку вошли мать с братом. Мишель, не здороваясь, окинул сестру негодующим взглядом и сообщил:
— Матушка рассказала мне о вашей беседе, и я пришел в ужас, что ты позволила себе столь непочтительно с ней обращаться.
Докки пожала плечами и пригласила их садиться. Но родственники остались стоять, воодушевленные собственным боевым настроем.
— Ваш отец слег с сердечным приступом, — вступила в разговор Елена Ивановна, — после той сцены, которую вы устроили в нашем доме из-за каких-то писем.
— И весьма непристойных, насколько я могу судить, — добавил Мишель.
Докки призвала на помощь всю свою выдержку.
— Чему обязана? — спросила она. — Ежели вам нечего мне сказать, кроме упреков, предупреждаю: я не намерена их выслушивать…
— Нет, ты выслушаешь! — воскликнул Мишель. — Из-за писем, случайно попавших к матушке, ты раздула целый скандал, хотя порядочная женщина постеснялась бы вступать в переписку с любовником.
— И им обзаводиться, — добавила Елена Ивановна.
— Да кому она нужна?! — Мишель с презрением окинул взглядом сестру. — Для развлечения на разок-другой.
— Уходите из моего дома! — Докки встала и потянулась к звонку, чтобы позвать слуг.
— Погоди, погоди! — Мишель перехватил ее руку. — Ты посмела угрожать, что лишишь нас денег и ославишь перед обществом, и как дубиной грозила гневом всесильного Палевского…
— Который, кстати, вас уже бросил, — вновь вмешалась Елена Ивановна. — Да, да, мы знаем, что вчера на обеде у Думской генерал на вас и не посмотрел и ухаживал совсем за другими женщинами.
Осведомленности матери не следовало удивляться: Мари, конечно, с удовольствием поделилась своими наблюдениями с той же Алексой или Жадовой. Теперь этот поспешный визит к ней родственников стал понятен: они решили, что у Докки отныне нет защиты в лице графа.
— Палевский будет крайне недоволен, если в обществе пойдут разговоры о его письмах к тебе, — продолжил Мишель, все держа Докки за руку. — Маман, к счастью, догадалась снять с них копии. Представь, что все начнут цитировать его письма: все эти намеки на непредвиденные, но приятные моменты ваших встреч, обращения к ненаглядной Дотти и прочую чепуху. Твой бывший любовник станет посмешищем всего Петербурга, и он тебе никогда этого не простит и отомстит, как любой мужчина, чьи чувства стали достоянием сплетен.
Докки молча смотрела на него, уже не пытаясь вырвать руку, которую брат сжимал так, что ей стало больно. Она знала, что Мишель бесчувственный и эгоистичный человек, но обычно он не вмешивался в интриги матери, предоставляя той выполнять всю грязную работу.
— Ты угрожала маман, — тем временем говорил с усмешкой Мишель, — но не подумала о том, что и
