цвет белый делает…
Дверь бесшумно отворилась (не жалеют братья масла на петли), и в келью мягкими шагами вступил пожилой человек в ярко-белом балахоне. Симон подумал, что, сколько ни встречал Чистых братьев – на улице ли, на базаре, – никогда не мог заметить на их одеянии ни единого пятнышка, ни следа от пыли городской. Словно секрет особый, волшебный знали братья. А впрочем, может, и знали, кто разберет? Об их ордене разговоров среди людей мало ведется.
Подивился Симон такому своевременному появлению монаха, можно было измыслить, что в стенах окошко потайное имеется, из коего за Борющимся наблюдают. Да только где в белых грубо отесанных камнях это окошко спрячешь? Можно бы спросить – и вся недолга: всем известно, что братья Чистой души ко лжи неспособны. Но Симон решил не придавать этому значения. А ежели следят, то и пусть следят, так оно даже спокойней.
– Я вижу, ты вернулся, Симон. Битва еще не началась?
Вроде бы и вопрос, но ответа не требующий. Лицо у святого брата открытое, видно, что известно ему: впереди еще битва.
– Отдохни, Симон, время у тебя пока есть, – предложил монах.
Имени его Симон знать не мог. Вот если закончится все хорошо…
– Я не устал, святой брат. Мне… – Симон облизнул пересохшие губы, – мне хотелось бы закончить все поскорей.
Монах покачал головой, без осуждения, впрочем.
– Не стоит торопиться в деле, от которого вся жизнь дальнейшая зависит. Но я понимаю тебя. Позволь мне немного поговорить с тобой, и я покину келью.
– Конечно… Я слушаю, святой брат.
Рука, опирающаяся на жесткое дерево, затекла, и Симон сел на лежаке. Так оно и разговаривать сподручней.
– Сейчас последний момент, когда ты можешь отказаться от Борьбы. Подожди, не перебивай! – заметив движение Симона, святой брат предупреждающе поднял руку. – Я знаю, что решимость твоя не поколеблена и ты по-прежнему жаждешь стать одним из нас, освободившись от всего темного в своей душе. Я буду рад назвать тебя своим братом. Но искренне советую обдумать все в последний раз. Ведь если ты проиграешь свою битву…
– Да, я все понимаю, святой брат. И если черная сторона во мне возьмет верх… Я уже написал прошение на имя его светлости. Костер… но я не боюсь.
– Зря не боишься. Ты о теле говоришь, Симон, – монах поморщился чуть заметно. – О душе подумай. Душа твоя столь черна будет, что всей силы огня очистительного едва ли достанет для ее спасения.
На лбу Борющегося выступили капельки пота. Стер он их рукавом и твердо головой помотал:
– Готов я, святой брат. Ко всему готов. Верю, что смогу победить. Вот только…
– Да, Симон?
– Не ожидал я… – Симон замешкался, не зная, как мысли свои выразить, а человек в белом уже кивал понимающе. Заметно, что не в первый раз беседы подобные ведет.
– Не думал ты, что зло в твоей душе по силам добру равным окажется?
– Ну… – смутился Симон, голову опустил, но затем выпрямился, прямо в глаза собеседнику глянул и продолжил решительно. – Да! Ведь не грешник я великий, не тать какой, да и подлецом либо скрягой никто назвать меня не может. Почему же?..
Кивает головой святой брат, улыбается. Не то чтобы печально, но и не весело.
– Все так, Симон, все так. Достойный ты человек, добрый и честный. Будь по-иному, в этой келье бы и не сидел сейчас. Не всякого мы до Борьбы допускаем. И хотя планы Всевышнего мне, простому смертному, неведомы, могу я предположить, что, останься ты в миру, геенны огненной тебе после смерти опасаться бы не пришлось. Потому и предлагаю тебе от Борьбы отказаться, в деревню вернуться и мирскую жизнь продолжить. А все наши братья тебя добрым словом вспоминать будут и в молитвах не забудут.
– Нет, святой брат, решил я, – упрямо смотрит Симон на стоящего рядом монаха. – Но почему все же, растолкуй!
Вздохнул святой брат, балахон одернул и рядом на лежак присел. Не то ноги немолодые стоять устали, не то для пущей доверительности беседы.
– Послушай, Симон, что я расскажу. Притчу не притчу, а так, историю небольшую. А уж быль это или выдумка, разница невелика.
Жил купец в одном городе. Богатый купец, не из последнего ряда. Дела вел успешно, беса не тешил, Всевышнего не гневил, а потому в достатке жил. Терем отстроил большой из леса первосортного, и в доме все порядком – ковры персидские, шелка китайские, мебеля итальянских мастеров.
И вот собрался купец со всем семейством своим в город, на ярмарку. В дверях оглядел гостиную на послед, видит – уголек в камине незатушенный тлеет. И стоило бы подойти да загасить, но поленился купец. Рукой махнул: «Что от этого крохотного уголька будет?» Посмотрел еще – вроде как он сам собой тлеть прекращает. Закрыл за собой дверь – и на ярмарку.
А уголек-то искру дал, искра на ковер попала, и заполыхал пожар. Пока спохватились, тушить уже поздно было. Так весь терем и сгинул.
Помутнел слегка рассудком купец, и не из-за того только, что столько добра потерял, а из-за того еще, что все это от какого-то ничтожного уголька приключилось. Оделся он в рубище и направился паломником в те места, где старец мудрый жил, что словами Всевышнего рек.
Пришел к нему купец и спрашивает: отчего, мол, такая несправедливость? Всю жизнь добро копил, думал детям своим оставить, а один крохотный черненький уголек, на который всего-то плюнь, он и погаснет, за столь короткое время все извел!
– Радуйся, глупец! – отвечает купцу старик. – Тебе свыше урок преподан, а заплатил ты за него всего-то имуществом своим, скарбом презренным, что суть тщета и пыль. А урок в том, что самый маленький черный уголек к себе внимания не меньшего требует, чем полные хоромы добра. Ибо в один миг на чаше весов он все это добро перевесить может.
Понятна тебе сия история, Симон?
– Да… – хриплый голос, нетвердый.
– Правильно, – святой брат головой кивнул. – Чего ж тут непонятного? Так прямо и сказано в Книге нашей, что если сделал муж дело дурное, то пусть не думает, что десятком добрых поступков за него сполна расплатиться сможет. Потому и мало так людей братьями Чистой души стать способны. Не передумал Борьбу продолжать, Симон?
– Нет.
– Хорошо. Больше спрашивать не буду.
И опять, стоило с губ святого брата этим словам сорваться, тут же дверь открылась и еще один человек в белом в келью зашел. Куда моложе первого. А в руках чаша простая деревянная.
Чистые братья секрет
Сошлись рыцари не спеша. Битва смертная – она суетности не терпит. Кони поодаль стоят, с ноги на ногу переминаются, искоса на хозяев взгляды тревожные бросая, словно понимают все.
Белый рыцарь с непокрытой головой, волосы русые на наплечники спадают. Черный подумал и тоже шлем снял, в сторону отбросил. Не из благородства, конечно, а из расчета. Была бы у соперника палица или секира, тогда шлем – вещь необходимая. А на мечах, посмотреть еще надо, чего от него больше – пользы или вреда от обзора неполного.
Смотрит Белый рыцарь в лицо врагу, удивляется. До чего образ его похож на то, что Белый в зеркале видит! Как будто художник с него самого портрет рисовал, только сильно не в духе в то время находился. Зол был на весь свет, вот и изобразил…
Здесь уголки губ чуть опустил, усмешку надменную получив, тут морщину чуть в сторону увел, там в глаза стали холодной добавил. И вышло – вроде бы одно лицо, а если не вглядываться, то и не скажешь, что похожи.
Черный рыцарь напал первым. Быстро, неожиданно, внезапно, не соблюдя никаких правил рыцарских,
