— Вылитый гауптман Шеер! — убежденно воскликнул майор.
— Хорошо. Пусть капитан как можно больше ходит в этом мундире. Надо привыкнуть к нему — физически и психологически. Создайте ему, майор, необходимые условия, без лишних глаз, а то ведь сами знаете…
— Будет выполнено, товарищ генерал — майор!
— А сейчас, — Роговцев взглянул на часы, — согласно распорядку вам пора смотреть кино.
— Есть смотреть кино. '
Кинозал управления был невелик — мест на сорок — пятьдесят. Но даже в таком «комнатном» кино сидеть только вдвоем было непривычно, и окружающая пустота сначала отвлекала. Но понемногу капитан Калина обвыкся и с максимальным вниманием стал следить за событиями на экране. Понимал: это не развлечение и не причуда, а специальный подбор знаний, зримый, наглядный, фиксированный материал, каким ему вскоре придется оперировать. Знание Германии помогало Калине видеть и то, что не попало на экран, схватывать детали и нюансы, незаметные для человека несведущего, снова, как когда?то, во время стажировки чутко улавливать ритмы регламентированного нацизма, какого?то ужасающе — театрального бытия целой нации, где с трибун с циклопической свастикой истерически орали в полный голос фюреры и лейтеры, а все остальные, словно по команде, выбрасывали вперед руки.
Кинохроника фашистского разбоя в сжатой в двухчасовой сеанс подборке поражала однообразностью решений и художественных средств. Всюду был накатанный стандарт. Массивный орел в железных латах, держащий в когтях свастику. Разбитый пограничный шлагбаум. Танки вермахта и бомбы люфтваффе. Гибнущие во взрывах города и села. В очередной захваченной столице фанфарный «Хорст Вессель лид» под непременный военный аккомпанемент — ударный грохот вермахтовских сапог. Хвастливое пение убийц.
С дороги прочь! Шагают легионы!..
С дороги прочь! Шагает штурмовик!..
И финал — ораторская истерия Адольфа на берлинском стадионе, где на черном фоне пылающим змеем извивается свастика из тысячи поднятых факелов.
Подкованные сапоги грохочут по мостовым Праги. Колоссаль!
Норвегия и Дания. «Шагают легионы». Гут! Гитлер пританцовывает в Компьенском лесу, подписывая акт капитуляции. Зер гут! Превосходно.
Немецкие танки утюжат Югославию и Грецию. Колоссаль!
В Германию из захваченных и ограбленных стран идут нескончаемые эшелоны с хлебом, мясом, маслом, сыром, курами, утками, коровами, свиньями. Грабители, убийцы, насильники, очумевшие от безнаказанного континентального разбоя, радостно вопят: «Зиг хайль!»
Миски с дармовой жратвой, ложки жадно выскребывают до дна…
22 июня 1941 года. В микрофон берлинского радио среди ночи зловеще сообщает Геббельс:
— Фюрер вручил судьбу Германии в руки немецкого солдата!
«Выравнивание» линии фронта под Москвой под «натиском генерала Зимы».
Фурхтбар! Шреклих! Энтзецлих!..
Страшно! Ужасно! Жутко!..
В тот день Константин Калина забыл свою палку в приемной генерала Роговцева. А вскоре выписался из госпиталя.
Глава четвертая.
ОСОБАЯ ПРИМЕТА МАТА ХАРИ
Из штаба 1–й танковой армии фон Клейста штурмбанфюрер Хейниш вернулся с кислым настроением. Августовское солнце жгло сухую, пыльную землю, а в глазах у него словно бы застыло по колючей ледышке. В теле — он явно ощущал — словно физически отстаивалась холодная ярость. Ведь прошлое совещание в верхушке СД превратило его в какой?то захудалый морозильник, работающий вхолостую, без какой?либо пользы для рейха. Если кто?то в штабе, оценивая его деятельность, придет к такому же выводу, это будет небезопасно. Он ехал по гладкой, словно ладонь, степи с видом на ломаную, зубчатую стену вершин Кавказского горного хребта, закрывавшего горизонт. А на протяжении всего пути Хейниша одолевали беспокойные мысли.
Двуглавый богатырь Эльбрус, едва лишь штурмбанфюрер скашивал на него глаза, возвращал память к полосам «Дер Ангриф», где министр пропаганды Йозеф Геббельс уже объявил очередную и окончательную победу: «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Но беда заключалась в том, что, провозглашая «окончательное» падение Кавказа, Геббельс, собственно говоря, писал о частном и, если смотреть объективно, чисто спортивном успехе. Реальное же положение дел было еще далеко от победной барабанной дроби и торжественного пения фанфар. Просто части 1–й горнострелковой дивизии «Эдельвейс» 18 августа, почти не испытывая сопротивления противника, вышли на перевал Хотю — Тау и Чипер — Азау.
Вероятно, большевики понадеялись на естественную неприступность Главного Кавказского хребта. Несколько альпийских рот 21 августа поднялись на обе вершины Эльбруса. Именно это спортивное восхождение, происходившее без каких бы то ни было военных препятствий, сейчас и расписывалось на все лады как необычайный военный подвиг, как чуть ли не завершающий этап всей стратегической операции «Эдельвейс». А в горах идут упорные бои — неожиданные и безжалостные — на уничтожение. На ледниках холодеют черные трупы «эдельвейсов». «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Обман зрения у Геббельса, что ли? Вот он — Кавказ — стоит стеной до самого неба, а танки Клейста — главная ударная сила — до сих пор утюжат Кубанскую, Кумскую и Сальскую степи…
Но непривычная геббельсовская «большая ложь» беспокоила Хейниша — мысли о берлинских победных воплях были побочными. Просто сияющий Эльбрус словно глумился над пришлыми чужеземцами, по — прежнему, как и раньше, удерживая на своих одетых льдом плечах могучие крылья всей горной гряды Кавказа. Даже в самый сильный цейсовский бинокль не разглядишь на нем двух вражеских альпийских флажков…
Угнетало другое. Ломалась карьера, так превосходно начатая в генерал — губернаторстве Польши три года тому назад, — вот что леденило душу. Ведь еще совсем недавно в Белоруссии его обвиняли в мягкотелости: «Партизаны пускают под откос военные эшелоны, уничтожают гарнизоны, охотятся за штабными и связными офицерами… И все это у вас под носом, Хейниш! Уж не захотелось ли вам на Восточный фронт?» Это было последнее предупреждение, так как в тот же день он получил распоряжение о своем новом служебном назначении. «Пули и виселицы! — свирепо решил Хейниш, когда ехал сюда. — Пули и виселицы!»
И вот на тебе. Его здесь — мыслимое ли дело! — укоряли за публичный расстрел каких?то там тридцати непригодных к труду на предприятиях фатерлянда стариков, базарных торговок и подростков, попавших под руку старательному гауптману Функелю по время облавы на рынке. Непостижимо! Теперь он радовался, что сдержался и не наорал на прилизанного Михальского с его «инструкционной» осторожностью. А если бы расстреляли сто заложников, как поначалу думалось?..
Вчера Хейниш встретился с благожелательными коллегами — двумя Куртами — начальником зондеркоманды СС 10А Куртом Кристманом и его преданным заместителем Куртом Тримборном. Попивая коньяк марки «Только для немцев» и небрежно стряхивая сигаретный пепел прямо на влажные кусочки льда, которыми были обложены в блестящих ведерцах бутылки шампанского, Курт Кристман любезно сообщил:
— У меня уже в печенках сидят пейзажи с ломаной линией льда.
— Не трогай только Эльбрус! — хохотал второй Курт, указывая на серебряные головки бутылок со специфически толстым зеленым стеклом. — Мы этот алкогольный вулкан еще откупорим…
В зашторенном на ночь и поэтому душном зале густо плавал сигаретный дым, обвивая пальмовые листья, гудел неразборчивый незатихающий гомон, сквозь который с эстрады долетало писклявое и сентиментальное пение безголосой, импортированной из фатерлянда певички:
