— Можешь не говорить, — пожал плечами Огнезар, — тогда я спрошу об этом у твоих друзей.
Лицо Жмуренка расплылось в наглой и довольной улыбке.
— А никто больше не знает, где он!
Улыбка его была вполне искренней, он радовался своей находчивости. Огнезар кивнул. Что ж, для первого раза информации неожиданно много. Но поговорить с парнем надо, надо разобраться в нем, понять, чего он боится, что любит, чего добивается.
— А зачем тебе медальон? — как бы между прочим спросил Огнезар.
Улыбка исчезла с лица Жмуренка, он снова приподнял верхнюю губу и процедил:
— Чтобы забрать у тебя то, что ты украл.
А! Так это — принципиальная позиция! Грабь награбленное. Ну что ж, принципиальные позиции сдавать легче, чем любые другие.
— Может быть, ты знаешь, как это сделать? — вкрадчиво спросил Огнезар, ожидая в ответ упоминания невольника по имени Харалуг.
— Я умею варить булат, — неожиданно ответил Жмуренок, — настоящий харалуг.
Он, наверное, не понял, что подписал себе смертный приговор. Он наслаждался секундной растерянностью Огнезара, он смаковал эту свою маленькую победу и не догадывался, что обрекает себя на смерть. Он, конечно, расскажет, где спрятал медальон, но он никогда отсюда не выйдет.
— И какой же мудрец рассказал тебе об этом? Улич? Или Остромир?
— Никакой. Я сам догадался.
Может врет, а может — хвастает. Впрочем, мудрецы Урдии Огнезару не по зубам. Только отравить, больше ничего сделать нельзя.
— И все, конечно, так тебе и поверили, — скептически кивнул Огнезар.
— Какая разница? Может, и не поверили. Все равно это правильно, иначе бы ты так не испугался! — Жмуренок глянул на него торжествующе.
Он не понимал, что загнал себя в ловушку, из которой ему будет не выбраться. Он сам захлопнул дверь этой ловушки, отрезая себе пути к отступлению. Огнезар удовлетворенно кивнул.
Больше на контакт мальчишка не шел. Он не отвечал на вопросы, и единственное, что удалось выведать Огнезару, это то, что Полоз жив. Но для первого раза и этого было достаточно. Через сорок минут нелегкой беседы Огнезар кивнул тюремщикам:
— В холодную. В кандалы к стене. Не кормить, пить не давать. Я приду послезавтра утром. Вечером пусть его осмотрит лекарь, и если найдет что-нибудь серьезное, доложите мне. О каждом, кто будет про него спрашивать, докладывать начальнику стражи. И… если он умрет, или сбежит, или еще что-нибудь с ним случится, вы все окажетесь на его месте, понятно? Вы, и ваши дети. В кандалах в холодной.
Через сутки с небольшим спеси у мальчишки немного убавилось. Огнезар не напрасно потратил этот день: он опросил всех, кто знал Жмуренка — соседей, друзей, завсегдатаев питейных заведений, где тот бывал — и, наверное, начал представлять его немного лучше.
Жмуренок уже не сопротивлялся — у него тряслись колени. Еще бы — на ногах больше суток! И когда его посадили в кресло, на лице его мелькнуло облегчение. Только мелькнуло. Огнезар налил в кружку воды из кувшина, стоящего на скамейке в углу, и сделал большой глоток, не сводя глаз с лица мальчишки: кадык у того судорожно дернулся.
— Хочешь водички? — спросил Огнезар.
— Нет, — хрипло ответил Жмуренок и рывком отвернулся.
— Я просто так. Ничего говорить мне за это не надо.
Жмуренок только поморщился. Гордый! Огнезар поднес кружку к его губам, но тот неожиданно дернул головой, развернулся и с силой ударил по кружке темечком, снизу вверх. Вода выплеснулась ему на колени.
— Не надо мне никакой воды! — выкрикнул он довольно жалко, но, наверное, хотел, чтоб прозвучали эти слова презрительно и равнодушно.
— У… — протянул Огнезар, нагибаясь и заглядывая ему в глаза, — мы обиделись? А что ты хотел? Ты хотел, чтоб мы тебя уговаривали: ах, Балуй, ах, расскажи нам, где ты спрятал медальон? А ты бы гордо молчал и над нами глумился? Ты так хотел?
— Да! — рявкнул парень ему в лицо. Да мальчишка на грани срыва! Быстро…
— Позовите лекаря и ката с помощником, — кивнул Огнезар тюремщикам, — и влейте в него кружку воды.
Жмуренок захлебывался и кашлял. Но не сопротивлялся — на это гордости не хватило. Огнезар дождался, пока он отдышится, а потом продолжил:
— А теперь, юноша, когда ты напился и немного успокоился, я расскажу, что тебя ожидает в ближайшие дни.
Иногда и этого бывало достаточно. А если все же не хватало, Огнезар внимательно следил за лицом арестанта и подмечал, что пугает того сильней всего.
Этот не испугался. Вряд ли он так хорошо владел своим лицом — пока ему это не удавалось — и Огнезар рассудил, что у парня просто не сильно развито воображение. Что ж, чем хуже он себе это представляет, тем сильней будет его удивление. Возможно, одного дня будет достаточно.
Мальчишка равнодушно глянул на дыбу, пожал плечами и скривился при виде узловатых веревочных плетей — наверное, думал, что это похоже на отцовские вожжи, слегка поморщился от рассказа о клиньях под ногтями. Жаровня с раскаленными клещами его не впечатлила, а в вырванные языки, выжженные глаза и расплавленный свинец он просто не поверил.
Огнезар долго выбирал, с чего начать. На разных людей пытки действуют по-разному. И он никак не мог решить, что требуется в данном случае — шок от запредельных страданий или постепенный, нарастающий ужас, когда само ожидание становится пыткой, и боль усиливается в несколько раз за счет страха перед ней. Тут все зависит от устройства нервной системы. Огнезар подумал, что второй вариант будет беспроигрышным, но продолжительным, а первый может либо дать результат мгновенно, либо не дать его вообще. Кто знает, как отреагирует организм подростка?
Он хотел сыграть именно на удивлении, на срыве маски подросткового равнодушия. Психология подростка отличается и от детской, и от зрелой, но ближе стоит именно к детской. С одной стороны, отсутствие жизненного опыта порождает отсутствие страха смерти — ребенок не понимает, что такое смерть, он не представляет себя вне жизни и жизнь вне себя. С другой — его представления о бытии окружены некоторым романтическим ореолом. И эти два фактора очень сильно мешают, если допрашивать приходится подростка. Но при этом, сталкиваясь с реальностью, они не умеют справляться с ситуацией самостоятельно, и подсознательно ждут помощи от тех, кто старше и сильней. Они уверены, что их пожалеют и простят. Взрослая жизнь для них — увлекательная игра, им кажется, достаточно сказать: я больше не играю, и все закончится. Огнезар хотел увидеть, что будет, когда закончится увлекательная игра во взрослую жизнь, и перед ним окажется ребенок, который больше играть не хочет.
Он остановился на клиньях под ногти — болезненная, но не опасная для здоровья вещь. И не ошибся. Жмуренок безропотно (бесстрашно) позволил прижать свои руки к столу, только презрительно щурил глаза, собираясь молчать, ну, в крайнем случае, скрипеть зубами — Огнезар видел его в эти минуты насквозь.
Кричать он начал почти сразу. И удивление, на которое надеялся Огнезар, превзошло его ожидания. Мальчишка испугался, он не ожидал ничего подобного, он звал маму, он был похож на щенка, которому прищемили лапу. Из ощетинившегося подростка он превратился в несчастного ребенка за несколько минут. Сначала у него из глаз градом катились слезы, а потом к ним добавились судорожные рыдания. Огнезар не сомневался, что победил. Он остановил ката и дождался, когда парень престанет задыхаться от слез.
— Ну что? — спросил он понимающе и доверительно, — я думаю, уже достаточно? Скажи мне, где ты спрятал медальон, и пойдешь домой, к отцу.
Тот всхлипнул громким тройным вздохом, и из глаз его снова побежали слезы. Он молчал долго, словно раздумывал, дрожал всем телом, а потом покачал головой, сжался и зажмурился.
— Мне придется продолжить, ты понимаешь это? — переспросил Огнезар.
Жмуренок ничего не ответил, не шевельнулся и глаз не открыл. Огнезар кивнул кату, и мальчишка закричал еще до того, как молоток ударил по острой, занозистой щепке.
Огнезар останавливал пытку трижды, но парень — раздавленный, трясущийся, рыдающий навзрыд — продолжал молчать. Это было неестественно для ребенка, так мог бы повести себя взрослый, но взрослый бы начал лгать. Жмуренок же просто ничего не говорил. Впрочем, Огнезар и не рассчитывал на быстрый результат, его смутило несоответствие между болевым порогом, реакцией на боль и поведением. Возможно, передышка — или время на раздумье? — тоже даст результат. Когда придет понимание того, что боль не кончается с прекращением пытки, это станет новым открытием и новым страхом.
Он велел опустить руки мальчика в уксус, но не добился ничего, кроме нового потока слез и жалобных воплей. В любом случае, инфекции после этого можно было не опасаться.
Балуй. В тюрьме
Есеня сидел, забившись в угол камеры, на соломе, и смотрел на руки, которые он подтянул к груди и поставил запястьями на колени. Слезы капали на рубашку, а он никак не мог понять — как это получилось. Как вообще такое бывает? И бывает ли? Ему было так больно, что он не мог перестать плакать. Даже легкое дуновение сквозняка усиливало мучения в несколько раз, что уж говорить о движениях. Ему было страшно, и он дрожал. Он чувствовал себя запредельно несчастным, обиженным, обманутым, незаслуженно наказанным, и наказанным чересчур жестоко. Он не хотел думать, что это только начало, от таких мыслей у него сжимался желудок, и судорога пробегала по спине.
Он был противен сам себе, он посмеялся бы над собой-вчерашним — самоуверенным болваном, бесстрашие которого не имело под собой ничего, кроме наивности. Он не слушал Полоза, он, вместо того, чтобы быстро забрать нож и уйти, остался дома — потому что хотел похвастаться. И теперь ему придется — хочет он того или нет — придется молчать! Потому что иначе ему останется только умереть. Он не может предать чужие надежды. Полоз доверил ему нести медальон, а ему хватило ума притащить его в лапы Огнезара! Хорошо хоть он догадался его спрятать. И теперь… Слезы капали из глаз, и больше всего хотелось закричать: «Помогите».
«Я виноват, простите меня, я больше никогда так не буду, только помогите! Заберите меня отсюда!»
Есеня едва не вскрикнул, когда снаружи заскрипел замок. Нет! Нет, пожалуйста, нет! Только не сейчас! Еще рано! Он прижался к стене тесней, зажмурился и выставил вперед руки.
— Не бойся, — тихо сказал ему тюремщик и подошел поближе, — я поесть принес.
