— Трудно. «Проходы» — это лабиринт. Даже я всех не знаю.
— Меня интересует только один — к управлению выходом из континуума. Энд-камера.
— Единственный механизм, не подчиненный моему управлению, — вздохнул Зернов-второй.
— Для чего он понадобился?
— Вероятно, его задумали на случай непредвиденной катастрофы, стихийного бедствия, которое иногда трудно предвидеть даже сверхразуму. Допустим, какого-нибудь обвала или наводнения, когда любой грузовик с продовольствием окажется под угрозой гибели. Тогда на время ремонтных работ и предусмотрено действие механизма. А управление им создатели этого мира сочли возможным доверить только главе государства.
— Каким образом? Не состоялась же встреча на высшем уровне.
— Зачем? Бойл просто знает, что он один может нажать кнопку. Знание запрограммировано.
— Значит, он в любую минуту может лишить Город продовольствия? — вмешался я.
— Если захочет — да. Но никто, кроме него и меня, об этом не знает.
— Мы знаем, — загадочно сказал мой Зернов.
41. НИКАКИХ СЛУЧАЙНОСТЕЙ
Я не могу быть историком восстания не потому, что не способен к историческим обобщениям, а просто потому, что я его не видел. Избранный в Центральный повстанческий штаб, я просидел безвылазно на втором этаже отеля «Омон», ничего не видя, кроме хлопающих дверей, входящих и выходящих людей, табачного дыма и зашторенных окон; просидел до той самой минуты, когда пришла и моя очередь предъявить уже не мундирным патрульным свою пластмассовую красную фишку. Она служила паролем и пропуском, гарантировала безопасность в случае нападения своих и давала право руководства любой не имевшей командира повстанческой группой.
Полицейская хунта справляла свой триумфальный день пышно и пьяно. Повсюду развевались расшитые золотом флаги, превращавшие улицы в некое подобие галунных мундиров. Желтые розы цвели на кустах и на окнах. И пьяны на этот раз были не только полицейские, пьющие без просыпу Бог знает какие сутки: специальным указом властей с утра была объявлена бесплатная раздача вина не только в ресторанах, барах и кафетериях, но и в каждой торгующей вином лавчонке, где для этого были сооружены специальные стойки: пей сколько влезет. И пили. К полудню, по-здешнему к девяти утра, на улицах плясали и горланили, как на ярмарочной попойке, толпы пьяных людей. Что-то вроде карнавала не то в Зурбагане, не то в Лиссе, когда-то описанного Грином. Только женщин было сравнительно мало: они, должно быть, прятались по домам, не рассчитывая на защиту полиции в случае неизбежных скандалов. Галунщики сами затевали скандалы по всякому поводу и без повода, палили куда попало, как супермены из американских вестернов, и ни пьяницы на улицах, ни замкнувшиеся на все замки и запоры их жены и дочери даже и думать не думали, чем может закончиться эта пародия на гриновский карнавал.
Меня равно поражали и беспечность хозяев Города, их полная неосведомленность о том, что назревало у них под носом, и продуманная оперативность повстанческого штаба и его якобинских сил: вспоминалось зерновское: «С нами или без нас, а они свое дело сделают». И они делали его согласованно, четко и почти безошибочно. Ошибки, конечно, были, но и они уже не смогли ни сдержать, ни ослабить развернувшейся пружины восстания. Она начала раскручиваться сразу же после полудня, чтобы к концу дня, а точнее, к началу полицейского банкета в «Олимпии» все жизненные центры Города и его окрестностей оказались в руках повстанцев. Как это происходило, я узнавал по телефону в бывших апартаментах Этьена в отеле «Омон»: наличие телефона здесь и побудило штаб сделать эти апартаменты центром восстания. Томпсон предлагал мэрию, но «Омон» был тише и малолюднее, а потому и безопаснее.
Я всегда удивлялся парадоксам, которые все время порождала эта искусственно созданная жизнь. Отсутствие телефонной связи, например, ограниченной какой-нибудь сотней номеров в городе с миллионным населением, с каждым годом создававшее все растущие неудобства, стало истинным благом для организаторов восстания, позволившим засекретить его до самой последней минуты. Наличие телефона дало бы возможность любому полицейскому или обывателю-прохвосту предупредить власти о замеченных им каких-нибудь подозрительных, с его точки зрения, явлениях. Но в Городе по телефону общались только члены Клуба состоятельных или полицейская периферия со своим городским руководством. Даже в Майн-Сити телефон был только у коменданта и его заместителей в отдельных рудничных секциях.
После полудня все периферийные телефонные пункты были уже в руках повстанцев, а въезды в Город контролировали уже не полицейские, а рабочие патрули в галунных мундирах. Полицейские заставы были захвачены даже не в первые часы, а в первые минуты восстания. Стил по телефону с моей заставы у выхода из континуума сообщил, что автоматчики Фляша уже снимают полицейские патрули по всей продтрассе. Не имеющие огнестрельного оружия лучники отдельной колонной движутся к Городу. Он интересовался, скольких мы сможем вооружить по прибытии на место.
— Сотню, не больше, — подсказал мне сидевший рядом Томпсон.
— Есть же оружие на центральном складе, — горячился Стил.
— Любая акция в Городе сейчас преждевременна. Все развернется к вечеру. Очищайте окрестности, не спешите.
— Где Минье? — спросил я, вспомнив о своем преемнике на заставе.
— Кому нужен его труп? — кричал Стил. — Я не могу задержать лучников.
Томпсон, не спавший всю ночь, устало махнул рукой: пусть дойдут до заставы.
— Вы помните Робин Гуда? — спросил я.
— Нет, — сказал он и зевнул. — Разрешите вздремнуть по-стариковски. Разбудите, если понадобится.
Я остался командовать парадом. Мартин распоряжался омнибусами в Майн-Сити. Фляш объезжал заводы, формируя отряды «коммунаров». Где-то в глубинах памяти он зацепил это слово и настоял на присвоении его вооруженным рабочим группам. Хони Бирнс, мой скаковой тренер — тоже член штаба, — командовал конниками-связными, поддерживавшими сообщение между очагами восстания. Он сидел внизу за конторкой портье и отдавал распоряжения входившим и выходившим наездникам. Когда возникала необходимость, я спускался к нему и сообщал, куда нужно послать нарочного.
— Не забыл Макдуффа? — вздыхал он. — Какого коня сгубили!
Сгубил его Бойл во время одной неосторожной поездки не то на заставу, не то в Майн-Сити. Узнавший об этом Хони Бирнс перестал разговаривать со всеми знакомыми полицейскими. Он не здоровался с ними, не подавал руки и отворачивался при встрече. За это его сослали в Майн-Сити, откуда совсем недавно вызволил Оливье.
Кстати, Оливье аккуратно позвонил в десять.
— Все в наших руках, — начал он без преамбулы. — Обошлось почти без жертв: какие-нибудь два десятка убитых и раненых. Тяжелых ранений нет. Зато блок-боссы, информаторы и пытавшиеся сопротивляться охранники уничтожены полностью. Остальных без оружия и мундиров погнали в лес.
— Почему без мундиров? — поинтересовался я.
— Мундиры переданы авангардным группам, предназначенным для штурма товарной станции и Си-центра. Есть кое-что и для вас, лейтенант, — лукаво присовокупил Оливье. — Звонил Корсон Бойл. Спрашивал вас. Я ответил, что вы еще с утра выехали в Город. Минут десять назад он звонил опять, явно чем-то недовольный или встревоженный.
Я пожал плечами: для себя, не для Оливье.
— Что он мог узнать? Ничего. Где Мартин?
— Командует автоматчиками, выехавшими на омнибусах.
— А Джемс?
— Повел безоружных на соединение с лучниками, наступающими вдоль продтрассы.
— Успеете задержать?
