головокружении.
Вероника засмеялась:
– Вадим! Вы меня напугали! Шепчет, как шпион: 'Вероника Александровна!'
Она уже давно понимала, какого рода чувства испытывает к ней этот человек, и всегда инстинктивно старалась снизить тон, обернуть драматические страсти-мордасти в легкую веселую двусмысленность.
– Простите, я не хотел обращаться к вам, но... но... – бормотал Вадим.
– Тоже едите в Минск? – спросила она. – Заходите к нам в купе, мы в 'международном'. Познакомитесь с его высочеством Борисом Четвертым.
Никита с подножки вагона видел идущих рядом Вадима и Веронику. Он знал, что бывшему другу нечего здесь делать, как только выслеживать его жену. Мрак опустился на него, а тут еще он вдруг увидел бодро шагающий по перрону небольшой отряд, вроде бы полувзвод моряков в их черной форме с блестящими пуговицами, с трепещущимися лентами бескозырок; один, в первом ряду, – с боцманской дудкой на широкой груди. Никите вдруг показалось, что в следующий момент отряд возьмет его на прицел, то есть мгновенно и без церемоний отомстит за Кронштадт.
– Нет, я не приду к вам в купе, – тихо сказал Вадим Веронике. – Я просто хотел вам счастья пожелать.
Вероника еще веселее засмеялась и взяла его под руку.
– Такой странный! Счастья пожелать! – Она махнула мужу всей пачкой только что купленных журналов. – Никита, смотри, кого я заарканила!
Вадим освободил свою руку, отступил и исчез в толпе.
Отряд моряков остановился и сделал левый поворот возле международного вагона, в котором отбывал не только комдив Градов, но и завком Западного военного округа Тухачевский. Оказалось, что это просто-напросто музыканты. Почти мгновенно они заиграли 'По долинам и по взгорьям'.
В последний момент перед отходом поезда по перрону, словно скоростная моторка, пронеслась Нина. Она еще успела прыгнуть на шею брата, лобызнуть золовку, подкинуть высокомерного младенца- племянника.
Поезд медленно тронулся. Никита и Вероника стояли в дверях вагона, обнявшись. Смеялись и посылали воздушные поцелуи. Все шло как по маслу под бравурную интерпретацию красноармейско- белогвардейской песни минувшей войны. Провожающие, как им и полагается, махали руками, платками и шляпами. Мэри Вахтанговна, не в силах видеть удаления любимого детища, уткнулась мужу в мягкий шарф. Участковый уполномоченный Слабопетуховский то и дело доставал из-за голенища четвертинку водки. В его сознании, очевидно, произошел некоторый сдвиг времен.
– Шла дивизия вперед! – кричал он вслед поезду. – Даешь Варшаву!
– Прекратите, Слабопетуховский! – строго сказал ему Кирилл Градов. – Вы что, не понимаете, что вы несете?
Участковый протянул партийцу свою драгоценную четвертинку и очень удивился, когда его щедрая рука была решительно отодвинута.
Глава 7
На носу очки сияют!
В ноябре 1927 года Тоунсенд Рестон вновь покинул свою штаб-квартиру в Париже для того, чтобы совершить путешествие на 'Красный Восток'. Повод на этот раз, в отличие от первого, два года назад, приезда был более отчетливым – освещение грандиозных празднеств, затеваемых в Москве в связи с десятилетием Октябрьской революции.
Десятилетие немыслимой власти, перед которой даже шабаши чернорубашечников и речи Муссолини кажутся лишь пьеской! Власть стоит незыблемо и, по всей вероятности, вовсе не думает меняться, то есть утрачивать свою немыслимость, идти в том направлении, которое предсказал тогдашний собеседник Рестона, мистер Юстрелоу, теоретик движения 'Смена вех'.
В отличие от этого профессора-эмигранта Рестон не испытывал никакого священного трепета перед 'исторической миссией России', если он вообще когда-нибудь предполагал, что эта миссия действительно существует и с ней цивилизованный мир должен считаться. Он просто видел полную абсурдность и самую наглую беспардонность установившейся в разрушенной империи власти и ни на минуту не сомневался, что они раздавят этот свой нэп в ту же минуту, как только решат, что он им больше не нужен.
Первая серия 'русских' статей Рестона, которую он как раз и построил на форме дискуссии с неким русским, 'осоветившимся' историком, имела успех. После этого уже Рестон не сводил взгляда с Востока. Он знал о проходящей внутрипартийной борьбе и ни на цент не верил ни тем, ни другим. Конечно, Устрялов ухватился бы за тот факт, что генеральная линия одолевает оппозицию с ее ультрареволюционными лозунгами. Вот, сказал бы он, вам и доказательство укрепления идеи нормальной государственности. Сталин – прагматик, ему нужна крепкая держава, а не мировой пожар, ему нужен нэп, нужны крепкие финансы, надежное снабжение, довольно сытый народ. 'Bullshit', – бормотал Рестон в ответ на воображаемую тезу, коммунизм в этой стране зловеще укрепляется с каждым годом, и укрепляет его генеральная линия, а не болтуны из оппозиции. Оппозиция, при всем ее революционном демонизме, – это все еще отрыжка либерализма. Истинный коммунизм начнется со Сталина.
Утром 7 ноября он вышел из 'Националя' и пешком направился на Красную площадь, куда ему стараниями ВОКСа был выписан пропуск. Сопровождала его воксовская переводчица Галина, блондинистая особа с повадками плохо тренированного скакуна. Она все время как-то дергалась в разные стороны и озиралась одновременно во всех направлениях.
'Может быть, все-таки переспать с ней? – думал Рестон. – удовольствие явно будет не высшего сорта, но зато смогу похвастаться, что спал с чекисткой.'
Он положил ей руку чуть-чуть ниже талии. Круп Галины немедленно ушел из-под руки, как льдина из-под сапога в ледоход. Крупные боты сбились на нервный галоп.
– Переведите мне, пожалуйста, все эти лозунги, – попросил Рестон.
Манежная площадь на всем протяжении была заполнена отрядами участников парада; они или стояли 'вольно', или маршировали на месте, или начинали двигаться по направлению к Кремлю. Серый денек был крепко подогрет повсеместным полыханием одноцветных, то есть кумачовых, знамен. Со стен Исторического музея, Гранд-отеля и здания бывшей Думы смотрели портреты Ленина, Сталина, Бухарина и других членов Политбюро. 'В принципе на этих портретах одно и то же лицо', – подумал Рестон. Меняются от вождя к вождю только очертания растительности.
Галина торжественным тоном переводила призывы с огромного полотнища на фасаде Исторического музея:
– 'Взвейтесь, красные знамена! Пролетарии мира! Труженики всей земли! Готовьтесь, организуйте победу мировой революции!'
Проходившие мимо части Красной Армии демонстрировали новинку – яйцеподобные стальные шлемы. Промаршировал санитарный отряд женщин в голубых косынках. Марширует на месте полк Осоавиахима. Рядом машет сжатыми кулаками полк 'Красных фронтовиков Германии', часть из них, несмотря на московский промозглый холод, в коротких баварских штанишках. Здоровенные молочные ляжки. 'Фронтовики' вызывают умиление у московской публики. Подвыпивший субъект в пролетарской фураженции плачущим голосом обращается к немцам: 'Пулеметиков бы вам, браточки, пулеметиков бы! Показали бы вы тогда Гинденбургу!'
'Зиг хайль!' – ревут хорошо отъевшиеся в Москве немцы.
Через репродукторы по всей площади начинает разносится произносимая с трибуны Мавзолея речь Николая Бухарина. Парад начался. Рестон и переводчица ускорили шаг.
– Пролетарии! – театральным голосом взывал Бухарин. – Трудящиеся крестьяне! Бойцы Красной Армии и Флота! Пять лет с винтовкой в руке мы сражались против несметных сил врага! Мы разбили их вдребезги! Мы переломили хребет помещику! Мы ниспровергли банды капиталистов! Пять лет мы
