– Слушай, Надежда! – Гарик был сильно заинтригован. – Ты в самую точку попала! Вывозит он картину, как раз сейчас срочно вывозит! И главное, так ему невтерпеж, что не стал ждать отправки следующей партии! А прежние-то уже ушли – в Лион, на выставку! Так он вдогонку посылает с оказией!
– Когда посылает? – закричала Надежда. – И с кем?
– Завтра, в десять утра, самолет на Париж, – ответил Гарик, – и летит один из Академии, Митька Дрозд. Командировочка ему в Париж обломилась. В Париж, говорит, по делу, срочно! Главное, он сам мне позвонил, жаловался на Аристархова, что подсунул картину. Хотя, конечно, у того все на таможне схвачено, Митька все равно психует.
– А какая картина? – отважилась спросить Надежда.
– Ты не поверишь, – веселился Гарик, – «Утро на птицеферме»!
– Чего?
– Говорит, что какая-то копия записанная.
– Записанная? – В волнении Надежда никак не могла вникнуть в художественные термины.
– Ну замазанная сверху дерьмом каким-нибудь!
– Каким дерьмом?
– Гусями! – разозлился Гарик. – По всему холсту гуси гогочут. И вот с таким барахлом он едет. Конечно, если бы у Аристархова не подмазано на таможне было, шиш бы Митька проскочил – тут даже ленивый догадается, что дело нечисто. На фиг им в Европе наши гуси! Но раз все схвачено, значит, дело в полном порядке. Я и Митьке сказал: не психуй, мол, езжай спокойно, проскочишь. Одного не пойму, для чего копию-то было замазывать?
Надежда очень хорошо понимала, для чего Аристархову надо было замалевывать копию картины, украденной из Эрмитажа, – чтобы не привязались. Потому что подмазка, конечно, дело верное, однако если вывезут украденное в Эрмитаже – таможенные головы полетят.
– Надя! – продолжал Гарик. – Теперь говори быстро, зачем тебе все это нужно знать.
– Гарик, не хочу тебя впутывать! – отбивалась Надежда. – Только последний вопрос: в каком виде он картину повезет?
– Так и повезет, в футляре. А документы у него все оформлены. Да там и смотреть никто не будет, убедятся, что картина – и все. А теперь скажи: даешь честное слово, что завтра приедешь и все расскажешь?
– Даю, – легко согласилась Надежда, – вечером приеду.
Значит, Аристархов взял подлинник Жибера, посчитав его копией. Как следует не рассмотрев, он отдал его кому-то для замалевки. Тот, кто нарисовал поверх «Бассейна в гареме» гусей, тоже не дал себе труда разобраться. После этого Аристархов отдал картину Мите Дрозду, и теперь тот, сам того не ведая, вывозит за границу украденную из Эрмитажа картину, народное достояние. Если, не дай Бог, кто-то на таможне пожелает проверить, что там под гусями, Мите Дрозду, который ни сном ни духом, как говорится, мало не покажется!
Самолет улетает завтра в десять утра. Необходимо поменять картины прямо там, в аэропорту. Как выглядит Митя Дрозд, Надежда примерно представляла – успела задать Гарику несколько наводящих вопросов. Если подмена пройдет успешно, и Митя ни о чем не догадается, то спокойно пройдет таможню. Там, возможно, и не хватятся, картину разворачивать не будут и не станут задавать Мите вопросы, отчего у него в футляре находится копия Клода Жибера, а не указанное «Утро на птицеферме». Если же начнут разбираться, то все равно лучше попасться с копией, а не с подлинником. Митя все свалит на Аристархова и отобьется как-нибудь.
Толян вошел в бильярдную, насупившись, и попытался как можно незаметнее проскользнуть мимо охраны. Черные очки закрывали лиловый синяк под глазом, но физиономия его и без того носила отчетливые следы свежих побоев.
– Эй, Толян! – окликнул его охранник, радостно осклабившись. – Тебе никак рыло начистили? Кто это так постарался?
– В аварию попал, – недовольно ответил Рыжий и торопливо прошел в кабинет Штабеля.
– Хорош! – мрачно произнес шеф вместо приветствия. – Кто ж это тебя так разукрасил? Неужели алкаш-художник так отделал?
– Да нет, – неохотно выдавил Рыжий, – у художника картины не было, ее по ошибке забрал этот профессор… Аристархов, – прочел он по бумажке, чтобы не перепутать фамилию.
Эр лих, как обычно сидевший в уголке, присвистнул. Штабель с интересом повернулся к своему консультанту:
– Семен, это – тот самый, который копиями занимается?
– Он, он, Сережа, – подтвердил консультант.
– И ты, недоумок, полез к этому профессору, никого не спросясь?
Толян покаянно кивнул:
– Профессор, гнида, здоровый, как лось, – сказал он жалобно.
Штабель оглушительно захохотал, Эрлих тоже вежливо поддержал. Отсмеявшись и вытерев платком выступившие на глазах слезы, Штабель сказал:
Ох, уморил! Ты что же, думаешь, это тебя профессор Аристархов лично так обработал?
– А кто же? – удивленно пробасил обиженный Толян.
– Это Корней Васильич, – продолжая улыбаться, пояснил Эрлих, – телохранитель профессора.
У Рыжего полегчало на душе: быть побитым каким-то профессором – позор несмываемый, а телохранитель хоть и старый, а все ж таки профессионал. Это не так стыдно.
Ты, инвалид умственного труда, – Штабель стер с лица остатки веселья и заговорил мрачно и зло, – хоть ты развеселил нас с Семеном, но я тебя держу не как клоуна. Ты дело провалил на все сто процентов. Даю тебе последний шанс. Сам дело провалил – сам исправляй. Чтобы к завтрашнему дню картина была у меня! Семен! – Авторитет повернулся к Эр лиху. – Ты всегда все знаешь. Дай этому дебилу наводку.
Эрлих кивнул, достал из кармана мобильный телефон и сделал несколько звонков. Говорил он вполголоса, и как Толян не прислушивался, смог разобрать только отдельные слова. Наконец Эрлих повернулся к нему и заговорил:
– Аристархов уже отправил основную партию своих копий во Францию, но одна картина по какой-то причине в эту партию не попала. Судя по всему, это и есть наша вещь. Сегодня днем Аристархов встретился с одним сотрудником Академии художеств, у которого подписана командировка в Париж. Это не может быть простым совпадением…
– Кто? – коротким вопросом прервал Семена Борисовича Штабель.
– Дмитрий Алексеевич Дрозд, – так же лаконично ответил Эрлих, – улетает самолетом авиакомпании «Пулково» завтра утром в десять ноль-ноль.
– Все понял? – Штабель повернулся к Рыжему. – Завтра с утра будешь в аэропорту. Это твой последний шанс, если не достанешь картину, лучше не возвращайся.
– Мне бы… – промямлил окончательно деморализованный Толян.
– Ну что тебе еще? – Штабель явно не хотел больше его видеть.
– Мне бы фотку его… чтобы не ошибиться…
– Да уж, постарайся на этот раз не ошибиться, – сурово пророкотал авторитет. – Семен, достанешь этому сыну полей фотографию этого вашего Дятла?
– Дрозда, – мягко поправил Семен Борисович, – обязательно достану.
У жителей Петербурга (называть их в общей массе петербуржцами не поворачивается язык, поскольку многие из них удивительно мало соответствуют этому благородному имени), у жителей Петербурга есть много причин гордиться своим городом. Это и неповторимая панорама Невы в обрамлении чудесных ее берегов, гранитных набережных, исполненных строгого великолепия, и фантастические переливы негаснущего неба белыми июньскими ночами, неба, служащего драгоценным фоном для силуэтов Адмиралтейства и Петропавловского шпиля, Ростральных колонн и Кунсткамеры, и непревзойденные шедевры Растрелли и Воронихина, Кваренги и Росси, Захарова и Трезини, и многое, многое можно еще
