— Нет, спасибо, — Василий вздрогнул, — у меня на кошачью шерсть аллергия.
— Ну ладно, это лирика, — милиционер уставился на Васю, — так где же Нина Арнольдовна находится в настоящее время?
Василий и Люся посмотрели на милиционера честными глазами и хором заявили:
— Не знаем!
— Как это? — удивился капитан. — Вы не знаете, где находится ваша семидесятилетняя мать?
— Но вы же знаете, какая она самостоятельная, — зачастил Василий, — все время куда-то ходит, ничего мне не говорит…
— Да уж, действительно, очень самостоятельная женщина, — согласился милиционер, — таких поискать…
— А сегодня с утра она уехала к какой-то подруге, — вдохновенно врал Вася, — и оставила мне записку, что приедет только завтра, чтобы я не искал ее и не волновался…
— Адрес подруги сообщила?
— Нет! — Вася помотал головой.
— Записку! — Капитан протянул руку.
— Что — записку?
— Записку передайте следствию.
— Я ее уничтожил… сжег.
— Плохо, — милиционер нахмурился, — вы всегда так поступаете? Всегда сжигаете важные улики?
— Я не знал, — Василий покаянно склонил голову, — не знал, что это важная улика. Следующий раз не сожгу.
— Следующего раза может не быть! — капитан Несгибайло поднялся со стула. — Боюсь, что сегодня или завтра мы найдем еще один труп частного детектива…
— Не найдете! — хором воскликнули Люся и Вася.
— Откуда такая уверенность? — подозрительно осведомился капитан.
Не дождавшись ответа, он кивнул своей спутнице:
— Пойдем, Тузикова, произведем первичный осмотр помещения, хотя я более чем уверен, что это ничего не даст!
Капитан не ошибся. Первичный осмотр помещения действительно ничего не дал, хотя бдительная Тузикова и задержалась возле стенного шкафа, вызвав у Васи сильное сердцебиение. Закончив осмотр, милиционеры покинули квартиру, напоследок предупредив Василия, чтобы он немедленно сообщил, если мамочка объявится.
Вася клятвенно заверил их, что сообщит, и снова поразился тому, каким знакомым кажется ему лицо лейтенанта Тузиковой.
Едва за милицией закрылась дверь, Вася бросился к стенному шкафу.
— Мамочка, ты не задохнулась? — озабоченно проговорил он, открывая дверь.
Ответом ему была звонкая оплеуха. Мамочка выбралась из шкафа, мрачная, как грозовая туча, и залепила ему еще одну.
— Что ты! — Вася схватился за щеку. — За что?
— И ты еще спрашиваешь? Как ты мог такое сказать?
— Да можешь ты наконец сказать, в чем дело?
— Как ты мог сказать, что мне семьдесят лет? И это мой сын! Ты не знаешь, сколько лет твоей матери? Да будет тебе известно, что мне всего шестьдесят шесть!
— Да я и не сказал, что тебе семьдесят! Я сказал — почти семьдесят, ты понимаешь? Ну и какая тебе разница, в конце-то концов!
— Огромная! Я даже хотела выбраться из шкафа, чтобы восстановить справедливость!
— И попасть на нары, — злорадно вставила Люся.
— И вообще, мамочка, ты совсем не о том думаешь! Мы должны срочно придумать, как спасти тебя от ареста.
— Хорошо бы вам уехать в какое-нибудь тихое, труднодоступное место, в деревню, в глушь… — мечтательно проговорила Люся. — Нет у вас на примете чего-нибудь в таком роде?
Вася и мамочка замерли и переглянулись. По их глазам было ясно, что они думают об одном и том же.
— Петр Степанович, — прошептал Василий.
— Только не это, — ответила мамочка, — жить со свиньями… можно сказать, прямо в хлеву…
— Лучше в хлеву со свиньями, чем в камере с уголовницами! — вставила реплику Люся.
— Она права, — кивнул Василий, — ты ведь не хочешь попасть в тюрьму?
Он нашел старую записную книжку и принялся названивать в деревню Сверчково, где проживал Петр Степанович. Дозвониться в эту деревню было трудно, как будто она располагалась по крайней мере на Луне.
Телефон в Сверчкове был только один — у председателя сельсовета Ивана Лукича, через которого при необходимости и связывались с Петром Степановичем. Председатель посылал к нему своего внука Витьку летом на мопеде, зимой на лыжах, и Петр Степанович приходил к назначенному времени. Но на этот раз повезло, посылать Витьку не понадобилось — Петр Степанович находился в гостях у председателя, с которым они увлеченно обсуждали вопросы свиноводства. В трубке слышался скрип, треск и завывания, связь была такая ненадежная, как будто Сверчково действительно на Луне. Преодолевая помехи и крича так, что его, наверное, можно было расслышать в Сверчкове и без телефона, Василий сообщил престарелому Ромео, что Нина Арнольдовна приняла судьбоносное решение и согласилась переехать в Сверчково на жительство, пока хотя бы временно, но только забрать ее нужно немедленно, пока не передумала.
— Понял! — прокричал в трубку верный Петр Степанович. — Выезжаю!
Мамочка тихо всхлипывала на диване. Она не хотела ехать к свиньям, но садиться в тюрьму тоже не хотела.
Поздно вечером в дверь квартиры позвонили. Мамочка схватилась за сердце и прошептала:
— А вдруг это милиция?
Василий выглянул в глазок и загремел замками. Дверь распахнулась, и дом наполнился запахами поля и хлева. Громко топая сапогами, появился Петр Степанович.
Деловито оглядев приготовленные мамочкой чемоданы, он покачал головой и пробормотал себе под нос:
— И зачем в деревне столько барахла…
Однако спорить не стал, подхватил чемоданы и понес их к своему «уазику», оставленному возле подъезда. Василий шел следом с большой спортивной сумкой, мамочка замыкала шествие, вытирая глаза кружевным платочком. В руке у нее был пакет с теми вещами, которые не поместились в чемоданы и сумку. Из этого пакета торчали ее любимые домашние тапочки в виде розовых мышей с черными носиками. Увидев эти тапочки, Петр Степанович хмыкнул. Он представил, как Нина в этих тапочках хозяйничает в свинарнике, но промолчал, решив, что спорить с женщиной бесполезно и жизнь сама внесет свои коррективы.
Василий помахал рукой, и заляпанный грязью «уазик» помчался в сторону Мурманского шоссе.
Мамочка провожала тоскливым взглядом уплывающие за окном огни ночного города. Петр Степанович по-хозяйски укрыл ее колени прихваченным на всякий случай выцветшим байковым одеялом и проговорил:
— Нина, радость-то у нас какая! Матильда выздоровела!
— Какая Матильда?
— Как какая? Лучшая моя свиноматка белой степной породы! И уже к хряку ее возили, так что она теперь супоросая!
— Какая? — в тихом ужасе переспросила Нина Арнольдовна. Ей почему-то представилось, что у этой свиньи Матильды, которую она еще ни разу не видела, но уже ненавидела всем своим сердцем,
