возраст больной, он вообще не может гарантировать правильного срастания кости. Представив себя неразлучной с костылем до конца дней своих и возмутившись ссылкой на возраст, Надежда просто задохнулась от злости, но сил на достойный ответ наглому мальчишке-хирургу уже не осталось.
Дальше наступил краткий период понижения неприятностей, ибо Надежду в гипсе выдали мужу, и он отвез ее домой, причем вел себя благородно и не кидал по дороге фразы типа: «Я же предупреждал, что так будет!» или «Если бы ты хоть изредка слушалась мужа, с тобой ничего бы не случилось…».
Три недели Надежда провела в четырех стенах в обществе кота Бейсика, поскольку муж, как обычно, много работал и приходил поздно. И вот когда она окончательно озверела, в поликлинике сняли гипс и сообщили ей, что тот мальчишка-хирург как в воду глядел: нога не то вообще не срослась, не то срослась, но не правильно, а уж кто в этом виноват — возраст или неопытный хирург, — они в поликлинике, если бы и знали, все равно не сказали — честь мундира, сами понимаете. Надежда ничего не хотела понимать, кроме того, что ногу опять придется гипсовать, и это вызвало у нее приступ почти буйного помешательства. Врач в поликлинике испугался и направил ее на консультацию к профессору, а тот дал направление в больницу. Муж проявил строгость и почти силой положил Надежду в отделение травматологии. Ногу долго просвечивали рентгеном, потом снова загипсовали Ходить Надежда с трудом, но могла — гипс был очень аккуратным. Персонал в отделении подобрался незлобный, лечащий врач Надежде симпатизировал, но вот соседи…
Палата оказалась трехместной, и, когда Надежда вошла и поздоровалась, ей указали место у окна — никто не хотел занимать ту кровать. Надежда легла и поняла почему — из небольшого узкого окошка ужасно дуло, кроме того, окно выходило прямехонько на больничный морг. Соседка справа представилась: «Сырникова, Лора Михайловна» — и поглядела на Надежду подозрительными, близко посаженными глазками.
Соседкой слева оказалась здоровенная бабища — многодетная мать семейства, как узнала потом Надежда. Ее навещала семья — муж и три сына, все очень похожие друг на друга: толстые, с круглыми лобастыми головами. Фамилия у них была соответствующая — Поросенки. Мама Поросенке залезла на стул, чтобы снять со шкафа кухонный комбайн, стул не выдержал ее веса и подломился. Она упала и сломала руку. Сырникову сбила машина, сломав ей три ребра и лодыжку, и она бесконечно рассказывала в палате, как ляжет костьми, но засудит водителя на самый большой срок.
Поросенке поглощала множество домашней еды, обильно сдобренной чесноком, и ночью оглушительно храпела. Сырникова пробовала цепляться к ней, но та не реагировала, и тогда вредная баба стала изводить Надежду. Нервы у Надежда Николаевны были не в лучшем состоянии, организм ослаблен длительным нахождением без воздуха и весенним авитаминозом, поэтому Надежда, сама себе удивляясь, очень болезненно реагировала на мелкие склоки и придирки.
Вот и сейчас Сырникова, хитро поглядывая на Надежду, начала рассказывать длинную историю о том, как одна ее знакомая вот точно так же сломала голень, и точно так же нога не хотела срастаться, и ломали ее три раза, после чего знакомая так и осталась на костылях, да еще и муж ушел к молоденькой медсестре.
Надежда отвернулась к стене и делала вид, что дремлет. Сырникова замолчала, не имея слушателей.
Надежда немного успокоилась и сказала себе, что полоса неудач должна же когда-нибудь кончиться. Судя по всему, это случится довольно скоро, потому что доктор вчера сказал ей, что нога заживает правильно и через несколько дней можно будет снять гипс. Вскоре обещают выписать Поросенке и, даст бог, положат кого-нибудь, кто не станет так ужасно храпеть ночами.
Сырникову хорошо бы, конечно, придушить ночью подушкой, но неохота связываться, поэтому надо просто не разговаривать с ней. Или же можно придумать более утонченную месть. Надежда давно прознала, что Сырникову зовут вовсе не Лора, как она представилась вначале, а Велора, что означает Великая Октябрьская революция. Сырникова очень не любит свое имя, так Надежда нарочно будет ее так называть.
С середины апреля наступила чудесная погода, и Надежда очень довольна, что лежит у окна: можно приоткрыть щелочку и дышать свежим ночным воздухом.
Днем Сырникова не разрешает, ей, видите ли, дует.
К серому кубику морга Надежда уже привыкла и совершенно не реагировала на скорбные группы ожидающих своего покойника родственников и сослуживцев.
Кроме всего, был и еще один факт, который несколько примирял ее с нынешним положением вещей. В марте у Надежды Николаевны был день рождения, и в этом году как раз подступил ненавистный пятидесятилетний юбилей. Надежда заранее с ужасом представляла себе это событие — как сотрудники на работе подарят какой-нибудь сервиз или переносной телевизор, как начальство будет официально поздравлять и зачитывать адрес от дирекции, как мужчины будут смотреть равнодушно, а женщины — с неприкрытым злорадством. И все будут знать, что ей исполнилось пятьдесят лет. После такого юбилея выход один — вешаться.
И вот благодаря перелому юбилей удалось замотать. Как говорится, нет худа без добра!
Надежда осторожно высунула голову из-под одеяла. Анна Поросенко спала, посапывая, — храпела она только ночью. Сырникова, привычно призывая кары небесные на голову сбившего ее водителя, прижав руку к сломанным ребрам, поднималась с кровати, чтобы идти смотреть телевизор в холле. Надежда приободрилась и достала из тумбочки детектив.
Час прошел спокойно, а перед ужином Сырникова вернулась в комнату с сияющими глазами.
— Сейчас по телевизору передавали: перестрелка в китайском ресторане! — выпалила она. — Четыре трупа, и еще есть жертвы!
— Какой ресторан? — деловито спросила проснувшаяся Поросенке.
Она работала бухгалтером в оптовой фирме, поставляющей продукты, и знала все предприятия общественного питания в своем районе.
— Кафе «Янцзы», тут недалеко, всего в трех кварталах! — захлебывалась Сырникова, она обожала смотреть криминальные новости со смертельным исходом.
Надежда вздохнула и убрала книгу в тумбочку.
— Опять мафиозные разборки! — авторитетно заявила Сырникова.
— И мирные люди пострадали? — не удержалась от вопроса Надежда.
— Нечего средь бела дня по ресторанам шастать! — припечатала Сырникова, и Надежда снова отвернулась к стене.
Сырникова еще пару раз смоталась к телевизору, но больные смотрели сериал про латиноамериканскую любовь и на новости переключить не позволили.
Зато утром перед завтраком в палату явилась уборщица тетя Дуня и рассказала, что всех пострадавших в китайской заварушке отправили в их больницу, кого — в отделение, а кого, сами понимаете, в морг. Сведения, поступившие от тети Дуни, были почти что из первых рук, поскольку она находилась в дружественных отношениях со сторожем морга.
По наблюдению Надежды, тетя Дуня и сторож дружили не вдвоем, а втроем — третьей была бутылка. Но этот факт дела не менял — сведения были верными.
— Четверо их, — рассказывала тетя Дуня, — все насквозь простреленные. Парни, что привезли их, говорят — кровищи в ресторане, как на бойне! Девки-официантки от страха все уписались, один хозяин как огурчик, все ему нипочем.
— Китайцы живучие! — поддержала разговор Поросенко. — Что ему, косоглазому, сделается?
— А положила их всех баба! — торжественно выдала тетя Дуня.
— Не может быть!
— Вот те крест! Пришла, постреляла всех и ушла!
— А в живых-то кто-то остался? — полюбопытствовала Надежда. — Раненых много?
— Я про живых ничего не знаю! — ответила тетя Дуня. — Вот про покойников я тебе все точно скажу: один был там сильно крутой, при нем два бугая-телохранителя, их первых положили. Потом еще один мужик, который рядом был.
— Ужас какой! — вздохнула Поросенке.
— Не говори, девонька! — подхватила тетя Дуня. — И кому мы в смерти будем нужны? После смерти
