Ерашов все-таки решился:
— Сто рублей, Полина Михайловна, деньги сейчас небольшие…
— Знаю я, что вы обо мне думаете, — перебила бабушка Полина. — Мол, старуха из ума выжила… Так вот, чтобы больше так не думали, я вас заверяю, что я — в полном духовном здравии. А сто рублей у меня не вашими рублями — золотыми десятками. Ну-ка, Надежда Александровна, принеси деньги.
Аннушка пришла в тихий восторг и поцеловала бабушку Полину — дескать, здорово она вас! Надежда Александровна принесла узелок с монетами и подала бабушке Полине. Та же с удовольствием и гордостью, развязала шелковый носовой платок и бросила его на стол.
— Мне они теперь ни к чему, — просто сказала она. — Надеюсь, похороните, как полагается, а больше ничего и не нужно.
Возражать или отказываться было немыслимо: бабушка Полина доказала, кто старший в доме и чье слово здесь — закон. Все это поняли, но она не торжествовала победы, а деловито переключилась на другой вопрос:
— Где станем справлять свадьбу? В ресторане или дома? Давайте сразу решим. Где сами-то молодые хотят?
— Только дома! — мгновенно ответила Аннушка. — Правда же, Кирилл?
Оспаривать этого было невозможно. Аннушка сообразила верно — бабушку Полину в ресторан не увезешь и не унесешь, а без нее свадьба уже не может состояться.
— Правда, — сказал Кирилл. — И столы можно поставить на улице, на берегу озера, например. И танцы до утра!
— Ну, это совершенно ни к чему — на берегу озера, — категорически опровергла бабушка Полина. — Во второй день можно повеселиться и на природе. Но свадьбу играть следует в доме. Поэтому надо подготовить помещение, столы, стулья, приборы. Свадьба, господа, это не дачные развлечения.
— Хорошо бы здесь, в парадной зале, — сказал старший Ерашов. — В нашей квартире все-таки тесновато.
— Да, хорошо бы, но надо поклониться Аристарху Павловичу, — заявила бабушка Полина. — И так сидим у него, будто своих комнат нет…
— Он согласится! — заверил Кирилл. — Даже рад будет!
— Я поговорю с ним, — пообещал Алексей.
— Нет, я сама! — вдруг сказала бабушка Полина. — Дело тонкое… А надо бы в парадной-то свадьбу сыграть! Все свадьбы у Ерашовых здесь играли… Я ведь здесь тридцать лет не была. А вошла сегодня, и все, как прежде… Все вспомнила… — Она снова стала строгой, но осталась легкая грусть в голосе. — Время для свадьбы, видите сами, неважное, да что делать? Если на время смотреть, то и люди бы вымерли, и счастья бы не знали… Жить надо во всякие времена. Как бывало раньше: мужик умирать собирался, а рожь сеял. Я телевизор не зря смотрю, господа. Вы-то ничего в нем не видите, примелькался вам телевизор, да вы и прошлого-то не знали, не помните. А мне есть с чем сравнивать… Берегите свою честь, господа офицеры. Простите, что я, женщина, вам говорю об этом. Я старая и потому имею право. И вот что скажу вам: в России скоро будет государь. Теперь уже скоро, вон как выдохлись без царя, вон как одичали… Пока же нет его, служить безоглядно можно лишь Отечеству да Господу Богу. Послушайте старуху, я вам напрасно не скажу.
Старший Ерашов медленно приблизился к бабушке Полине, склонился над ней и поцеловал руку. Кириллу ничего не оставалось делать, как пойти за братом, и когда он прикоснулся губами к побуревшей от старости руке, ощутил, как ее левая рука легла ему на голову…
В тот же день, когда Ерашовы проводили старшего на электричку, Николай Николаевич Безручкин пригнал в Дендрарий грузовик и заглянул к Аристарху Павловичу.
— Пошли, сосед, поможем старику вещи погрузить, — предложил он. — Дело скорое, быстро сбросаем.
Старик Слепнев, пьяненький и веселый, уже вытаскивал из квартиры какие-то узлы со шмотками и птичьи клетки. Вещей действительно оказалось немного — старье, рухлядь, слежавшаяся за годы и провонявшее птичьим пометом. Что было ценного — а инвалид войны Слепнев жил когда-то состоятельно, поскольку был хорошим специалистом по пушно-меховому сырью и, вероятно, приворовывал, — так вот все подходящее он давно снес на толкучку вместе с птицами, продал и пропил. У него была просторная двухкомнатная квартира на втором этаже, причем одна из комнат когда-то была кабинетом: мореным дубом были отделаны стены и потолки и повсюду — встроенные книжные шкафы под старым, темным стеклом. И все это было запущено до такой степени, что напоминало пыльную деревянную нору. Часть отделки, похоже, изрубили на дрова, в шкафах же старик Слепнев держал птиц, вернее, усмирял только что пойманных, и шкафы походили на многоэтажный курятник. Николай Николаевич расхаживал по освобожденной квартире и страдал от варварства бывшего жильца.
— Где теперь взять мореный дуб? — возмущался он. — Отделку же надо восстанавливать какой была! Это же такая красота! И во что превратил, алкаш несчастный?..
Аристарх Павлович знал, где взять мореный дуб, и в другой бы раз не выдержал страданий Николая Николаевича и подсказал, однако неожиданное переселение старика Слепнева вызвало жгучую обиду за Ерашовых. Пока они собираются, пока решают, мечтают и фантазируют, Безручкин делает дело и уже отвоевал половину второго этажа. Наверняка же на этом не остановится, и Ерашовым следовало бы упредить соседа, если они хотят собраться в один дом, в родовое гнездо. Они имеют полное право!
— Палыч, может, подскажешь, где взять дуб? — не очень настойчиво спрашивал Николай Николаевич. — Ты же лесником работал. А раньше ведь лесников заставляли дуб морить. Может, есть где притопленный?
Четыре больших ствола лежало рядом, в озере, затопленные еще во время войны. Те, что немцы срубили и не успели вывезти. Николай Николаевич знать об этом не мог, поскольку переехал сюда лет пятнадцать назад, после смерти брата. И вообще о дубах никто ничего не знал теперь; о них просто забыли, и Аристарх Павлович-то вспомнил о топляках случайно — на зимней рыбалке однажды зацепился блесной, а летом потом нырнул, пощупал ногами — лежат, родимые, уже наполовину в дно вросли. Но тогда кому они были нужны?
Ничего не добившись, Безручкин отстал. Вещи старика загрузили, и благодарный Николай Николаевич достал бутылку водки и тут же, в пустой квартире, принялся угощать. Аристарх Павлович лишь пригубил, чтоб обиды не было, зато Слепнев хватил от души и совсем опьянел. Сам Безручкин уже лет десять вина в рот не брал, но осталась в нем страсть поить и потом смотреть на пьяных. Конечно, не просто так поить, а за какое-нибудь дело или услугу.
— Как у тебя жеребчик-то? — участливо поинтересовался он. — Вижу, красавец растет! А говорили — подохнет!.. Тебе надо на него документы достать. У меня есть знакомые цыгане, специалисты в этом деле. Попрошу — сделают.
Аристарх Павлович замотал головой, дескать, не нужно: не хотел соседу давать и принимать от него не хотел. Николай же Николаевич зачем-то старался сделать Аристарха Павловича зависимым, пригребал его к себе, возможно, зная о близости к семье Ерашовых.
— Ладно, не твоя забота, — сказал он. — А документ на коня нужен. Хотя бы справку, что купил. На днях занесу.
Старик Слепнев уже чирикал по-воробьиному, и поэтому пришлось ехать разгружать ему вещи в новую квартиру. Дом был новый, двенадцатиэтажный, и однокомнатная квартирка сияла от свежей краски и обоев. Старик свалился на кухне, и вещи таскали вдвоем и Безручкиным, а вернее, возили на грузовом лифте.
— Все по-честному, — заявил Николай Николаевич. — Чтоб разговоров не было. Видал хоромы? Пять миллионов отдал!.. Но запакостит ведь через полгода.
Суммы выше пятидесяти тысяч Аристарху Павловичу казались уже относительными и нереальными — что миллион, что пять — все одно не представить. Фермерское хозяйство — десяток свиней, никак не могли дать такого дохода, как, впрочем, и пустые бутылки, которые Николай Николаевич продолжал возить. Аристарх Павлович не любил смотреть в чужой огород, считал постыдным заглядывать в карманы соседа, но в душе зарождалась обида на несправедливость. Николай Николаевич, работая на мусоровозе, ворочал миллионами, а старший Ерашов, прослужив двадцать лет в армии, дважды раненный и навоевавшийся,
