Крюкову откуда-то известно, что они не студентки, ищущие себе мужей-военных, а на самом деле одна из них — переодетая и перевоплощенная бывшая жена, а вторая — студентка Лиза, которая подрабатывала в штабе во время избирательной кампании. И обе они — ведьмы, а явились под другими личинами, чтобы забраться к нему под одеяло и умертвить каким-то ядом, исходящим от их кожи. Зная такие намерения, Крюков стал отбиваться и, чтобы не прикасаться к обнаженным телам, хватал за распущенные космы, отрывал от себя, откидывал в стороны, и в пальцах оставались клочки липких волос, которые он с омерзением стряхивал. А ведьмы снова тянулись к нему руками, лезли под одеяло, и он опять драл их за космы, чувствуя, как слабеет и скоро не сможет сопротивляться. Но и они будто поняли, что просто так Крюкова не взять и пошли на хитрость, вроде бы заплакали, ушли куда-то и подослали мальчика лет шести с беленькими кудрявыми волосенками. И этот херувимчик будто бы его внебрачный сын, которого родила и бросила студентка Лиза, и теперь он плачет и просится к отцу под одеяло, чтобы согреться. Крюков изловчился, схватил его за волосы и отбросил, потому что из его тела тоже сочился яд, и, наверное, закричал, потому что увидел склонившуюся над ним мать.
— Что ты, Костенька? Что с тобой, сыночек?
— А что они ребенка подсылают! — возмущенно проговорил он, еще окончательно не проснувшись.
— Какого ребенка?
— Не знаю, ерунда какая-то, — Крюков слышал свою отчетливую, без малейшего заикания, речь. — Это мне приснилось, мам, все в порядке.
— Напугал-то как! — тихо засмеялась мать. — Ой, спишь ты не спокойно, всю ночь руками махал, ворочался, мычал… Батюшка родимый. Он тоже, как выпьет, бывало, так и…
— Сколько времени? — умышленно перебил он. — На улице еще темно…
— Шестой час, сынок, рано, спи, — взяла его за руку. — А я посижу с тобой рядом, сон поберегу да хоть насмотрюсь на тебя. Не то ведь вскочишь и улетишь, как всегда. Поди, больше и не увижу…
— Ты поедешь со мной!
— Тише, тише, чужие люди в доме, разбудишь…
— Они не чужие… Я без тебя не уеду, мам, это решено.
Она примолкла на минуту, потом вздохнула и погладила руку.
— Думаю и так, и сяк… И надо бы с тобой доживать, чтобы не чужие люди схоронили. А вдруг мешать буду, под ногами путаться?
— Кому мешать-то, мам? Мне, что ли?
— Жене твоей… Я ведь сама всю жизнь хозяйкой в доме была, характер к старости неуживчивый сделался. Одной ногой в могиле, а что не по мне, так не стерплю…
— Нет у меня жены, — сразу решился и сказал Крюков. — Я давно развелся и живу один.
— Вот оно как, — протянула мать и выпустила его руку. — Хоть бы отписал, предупредил, я ведь ничего не знаю… А почто разошелся-то?
— Понимаешь, мам, она просто оказалась дурой. Такая крикливая уличная торговка, невыносимо скандальный характер.
— Когда брал, не видел?
— Я ведь тогда служил еще, другие интересы, и вообще… Показалось, бойкая девчонка, да и в военном городке выбирать было не из кого…
— Подождал бы, чего торопиться?
— Ты знаешь, какая жизнь, в гарнизонах? Или от тоски свихнешься, или сопьешься. Холостому там нельзя, смерть. Я же не знал, что все так повернется…
— А оно повернулось, и жена сразу дурой стала?
— Мам, но я теперь живу в другом обществе! — Крюков сам нашел руку матери. — Нужно ходить на приемы, встречи, презентации, а с ней нельзя появляться в высшем свете. Один позор, больше ничего!
— На карточке видала, вроде миловидная, симпатичная…
— Симпатичная, пока рта не открывает…
— Не знаю, дело, конечно, твое, — после паузы проговорила она. — Тебе и впрямь жена нужна умная, обходительная да к людям ласковая. Коль теперь губернатор… Да ведь я о своем пекусь, мне внука жалко, так на руках и не подержала… А ты с женой не пробовал поговорить? Если она одумалась, потише стала, поскромней? Мы ведь, женщины, не понимаем, с кем живем, потом локти кусаем… Может, и у нее ума прибавилось?
— Наоборот, последний растеряла. Против меня пошла, позорила на всю область.
Мать опять надолго замолчала, но рука ее немного потеплела и стала мягче.
— На примете-то есть кто?
— Да есть, мама. От невест теперь отбоя нет, — Крюков вздохнул. — Только спешить не буду.
— Но и тянуть нельзя. Не дело это, губернатор и разведенный, бездомный. Люди не станут верить.
— Ну, дом у меня есть! Настоящий губернаторский — старинный, красивый. Четырнадцать комнат! Вот приедешь — увидишь.
— Господи, зачем же столько? — ужаснулась и обрадовалась мать.
— Как барыня будешь жить! — засмеялся Крюков. — Хватит этих бараков.
— Ничего пока не скажу, — мать встала, поправила одеяло. — А ты поспи еще. Может, последний раз в отчем доме… Ох, беда, и так думаю, и эдак… Жалко бросать, столько лет прожили, молодость в этих стенах прошла, в этом городе. И отец твой здесь остается, на могилку бы надо сходить… Да ведь, с другой стороны, и тебя одного оставлять — худо. Советчица из меня никудышная да хоть рядом буду, и то польза…
За разговором, за радостью от обретенного дара речи Крюков незаметно забыл дурной сон с ведьмами, закрыл глаза, вздохнул облегченно и уснул сном праведника. А разбудил его Кочиневский, чем- то встревоженный и озабоченный.
— Тут соседка приходила, — доложил он. — С Валентиной Степановной поговорила и обе куда-то ушли.
— Как ушли? — Крюков потряс головой, просыпаясь. — Когда?
— Полтора часа назад. И до сих пор нет.
— О чем говорили, слышал?
Кочиневский пощупал подсохшую ссадину на губе.
— Не знаю, верить или нет… Будто этот вчерашний парень… Фильчаков… Скончался в больнице.
— Ты что? — Крюкова подбросило. — С ума сошел?
— Может, сплетни. Это же не город — большая деревня…
— Надо немедленно выяснить!
— Ефремов пошел выяснять…
— Куда пошел?! В больницу?!
— Не знаю, может, и в больницу. Ну, или в милицию. Где еще можно получить точную информацию?
— Идиоты! Этого нельзя делать! — не сдержался и закричал Крюков. — Любой интерес вызовет подозрения! Ты понимаешь это?!
— Константин Владимирович, но мы уже были в милиции, — Кочиневский заговорил в сторону. — На нас и так подозрение. Ситуация гнилая…
— Кто тебя просил бить этого наркушу? Я?
— Нет, вы не просили…
— Зачем же ты ударил?!
Он посмотрел куда-то мимо, пожал плечами.
— У вас как-то получалось… Не солидно. Нет, я не отказываюсь, ударил я. Если что, все возьму на себя. Вы только не забывайте обо мне.
Его спокойный тон как-то сразу вразумил, отмел панику. Кочиневский был профессиональным
