затем стали угонять коней, вольно пасшихся за городом; жители Горислава Великого терпели, пока однажды не поймали чухонцев, пытавшихся ночью угнать стадо коров. По арварскому обычаю всем ворам отрубили правую руку и отпустили, но, обиженные, они подожгли несколько домов, и город чуть не сгорел, ибо наполовину был деревянным.
Когда же племена с дикими нравами были с позором изгнаны из варяжских пределов, а дюжить на престоле оставалось всего один год, потерпевший неудачу молодой государь впервые пришел к отцу, объятый горькими думами.
— Предупреждал тебя и спрашивал, как станешь править? — заворчал Белояр. — Ты же к старым обычаям возвращаешься и сам смуту сеешь ядом Правды. Не возвести тебе стен ни вольным трудом, ни наемным.
— Ты был прав, отец, — повинился Годислав. — Страна велика, народу вокруг довольно, и казна полна, а строить некому. Не поднять никого ни на вольный труд, ни на кашный и одаренный, покуда вся власть не будет в моих руках. Путивой со своими волхвами шагу ступить не дает.
— В том-то и суть, Годила, — молвил Белояр. — Двести лет Законы перунова братства утверждали свою власть среди варягов и словен, так что с ними крепости не поднять. Ступай к скуфскому царю Ерепеню, проси у него ватагу. Он все еще обиду таит на русов, но более всего не любит наших Законов и волхвов Перуновых. Поведаешь о кознях Путивоя, Ерепень на вред ему самую лучшую ватагу пошлет.
— Мне мыслится, отец, причина сокрыта в ином. Не зря Сувор сказал, умирая, мол, пожалеем еще, что изгнали обрище…
После малого вече Белояр был обижен на сына и никогда не вмешивался в его дела, не давал советов, однако сейчас сильно озаботился, видя, что без крепости стольному граду не сдобровать.
— Что ныне судить? — заворчал он. — Боги спят, вот в чем причина. Ступай на Днепр и приведи скуфов! Они непривередливы, хоть и в тридесять больше серебра возьмут, но зато выстроят стены. Да только сам поезжай, Ерепеш гордый и с твоими боярами разговаривать не станет.
— Тревожно мне оставлять Путивоя без своего глаза. И не по нраву его храмовая стража, мне не подвластная.
— Езжай, а я за волхвом присмотрю. Воеводы и дружинники верные, мне присягали и тебе. Если вздумает Закон верх взять, в единый миг смирят.
Годислав послушался отца, успокоился и поехал на Днепр, где еще со времен строительства бранов находился стан царя Ерепеня и его высокородных князей.
Разбросанные по всему свету кочующие скуфы до сей поры не имели своих земель, где жили бы сами по себе, однако государь у них был и сидел он с князьями в единственном скуфском городе Порожске, что стоял возле днепровских порогов. С давних пор власть у скуфов была наследственной, и владыка прозывался на греческий лад царем, что для других арваров считалось оскорбительным. Все живущие там скуфы, помня о наказе поддюжника Горислава, гордо именовали себя вольными казаками или скуфами царскими, были воинственны и по-прежнему охраняли полуденные грани владений росов. Несмотря на то что их род рассеялся на большие ватаги и жил в разных местах, все почитали своего царя, сидящего в Порожске, посылали ему дары, людей, чтоб пополнить войско, и отправляли послов, когда хотели спросить совета.
Царь Ерепень не любил русов, памятуя старую обиду, впрочем, как и вся скуфь, однако не ссорился с ними, поскольку богатые и сильные варяги сидели на трех берегах морей, держали в руках триста больших и малых рек и столько же волоков по всем арварским землям. Без их ведома не могла отчалить ни одна лодка, ни одна мера зерна, железа или золота не перевозилась и не продавалась без пошлины, ни один торговый корабль не мог пройти волока, не заплатив двадцатой частью товара, а все иные и вовсе давали серебром.
Но при этом Великие Князья русов великодушно позволяли скуфскому царю взимать плату за проводку судов через днепровские пороги и оставлять ее себе на прокорм. А купеческих судов по Днепру плыло во множестве, как вниз, так и вверх, поэтому Ерепень получал товаром и серебром каш такой величины, что укрепленный град его, Порожек, считался вторым по значению и богатству после стольного варяжского Горислава Великого.
Скуфь, живущая и кормящаяся возле порогов, впрочем, как и речные варяги, сидящие на водоразделах, назывались сволочью, поскольку сволакивали суда из одной реки в другую, а потому торговый и весь путешествующий люд иногда именовал Ерепеня царем сволочей.
Несмотря ни на что, встретил он Великого Князя приветливо, по-скуфски, братской хмельной чашей и, прежде чем спрашивать, в свою царскую баню проводил, где парили, мыли и прислуживали чернокожие рабыни. Потом за стол усадил, полный вин и яств, и теперь другие невольницы, белые, подавали еду и питье, другие же играли на забавах и танцевали, при этом скуфские князья сидели поодаль и лишь взирали на царскую трапезу. Годиславу не терпелось начать разговор с Ерепенем, но после застолья тот затеял сначала состязание своих воинов в стрельбе из лука, потом хвастался скакунами, предлагая выбрать любого, затем свел в подземелья замка, где явил сокровища, утверждая, что нет им равных на свете.
Уж поздно вечером, когда от дорожной устали и хмельного томленья глаза слипались, одну за другой, вывел на показ трех дочерей, чем и пробудил юный дух Великого Князя, ибо были они одна другой краше.
— Которой ты будешь по нраву — возьмешь в жены! — объявил Ерепень. — В сей час я их не спрошу, а ты спать ложись. А разбудит та дочь, которая выберет тебя. Утро вечера мудренее. Но запомни: старшая, Добрава, согласится замуж — к богатству приведет, все сокровища откроет перед тобой, со средней, Забавой, — весело и беззаботно всю жизнь проживешь, с младшей же, Смиреной, не найдешь ты ни богатства, ни веселья, но зато обретешь опору в трудах своих и счастлив будешь.
Вином опьяненный и очарованный красотой дочерей царя, Годислав будто забыл, зачем приехал, и уснул, шепча их имена, держа перед взором прелестные образы и не зная, которая из них выберет его себе в мужья…
Тем временем Путивой, получив восьмиперую стрелу с известием, что Великий Князь достиг Порожска и с почестями принят царем скуфов, тайно созвал волхвов перунова братства числом сорок, от всех городов парусья, всю храмовую стражу, состоящую из тысячи стрельцов, на дворе поставил и слово свое молвил:
— Без малого дюжина лет миновала, как сел на престол молодой Годислав, пришедший от светлогорских старцев. Скоро придут крамольники и посвятят его в Законы. И что зрите вы, братья? Чему обучили его жрецы Даждьбога? Много ли пользы принес он парусью? И прославился ли сам великим делом? Поднял ли он варягов на вольный труд? Укрепил ли города стенами?
— Без нас не поднять ему ни русов на вольный труд, ни крепостных стен, — отвечали некоторые волхвы. — Но государь еще молодой и гордый, не хочет просить нашей помощи, ибо привержен не Перуну, а ветхому Даждьбогу. Нам же след не ждать, когда Великий Князь обратится и попросит, а самим помочь ему. Богов у нас много, и все ныне спят, а варяжская земля одна, так и мы должны стоять заедино.
Но нашлись в храме и другие, кто не согласился с первыми.
— Не станем помогать Годиле, — загомонили они. — Прежде пусть примет Перуна, а не чтит оскоранную телятю. Да и на что нам городские стены, братья? Кого нам страшиться, если сгинуло обрище? Не хотим мы сидеть в крепостях, а хотим жить открыто, как в Былые времена на Родине Богов! Если государь боится, так пусть сам строит, без нашей помощи!
И были еще третьи, кому и вовсе не нравился молодой Великий Князь, но, мудрые, они промолчали, пряча в бороды свои тяжкие думы. Вместо них Закон, подняв мохнатые седые брови, отворил суровые уста:
— Одни лишь беды нам от нового государя. То росов приведет к нам, а они озоруют да грабят, то племен диких накличет, которые воруют да дома наши жгут. Крепости же и доныне как не было, так и нет! Ни отец его, Белояр, ни сам Годила не способны защитить русов. А ныне тот, кого вы величаете Великим Князем, и вовсе к скуфи отправился, к Ерепеню-царю! Что же будет с нами, если он приведет ватагу сволочей?
Послушав его, примолкли все волхвы, ибо сметливые, узрели, куда клонит Путивой. И хоть сами пострадали от многочисленных строительных ватаг и княжеской бестолковщины, хоть не желали уступать светлогорским старцам и стремились сохранить влияние на варяжскую жизнь, однако чинить заговор
