— Войска выстроены и ждут тебя, император!
— Мне известно, чем занимаются бродячие актеры, — вдруг жестко произнес тот. — Во все времена они были лазутчиками! А этих поймали неподалеку от моей ставки! Ты знаешь их язык?
— Да, мой господин. Калики говорят на том же наречии, что и иные варварские племена.
— Тогда спроси их, зачем они пожаловали на левый берег Рейна? Кто их послал и зачем?
Бывший всадник и трибун конницы не только постарел внешне; все его недостатки молодости — нетерпение, горячность и подозрительность сейчас обрели скрытую жестокость, которой чаще всего обладают несмысленные юнцы и глубокие старики, готовые казнить походя и без всякой вины. Легат почуял резкий дух опасности, по силе схожий с духом конского пота, и дабы не возбуждать у императора слишком ярких ощущений, стал спрашивать расов негромким и бесцветным голосом.
Но услышав их ответ, похолодел и на минуту замер.
— Что они говорят? Что? — от проницательного взора Вария было трудно скрывать чувства.
И все-таки Анпил перевел не весь ответ расов.
— Они сказали, что их послал к тебе некий варвар по имени Космомысл. Он атлант, циклоп… На их языке — исполин.
— Атлант? — насторожился и не поверил император. — Разве у варваров рождаются атланты? Все это ныне мифы и не более… Да владеешь ли ты их языком?
Чтоб убедить Вария, легат заговорил от себя:
— Да, август. Живя долгое время по соседству с варягами, я много слышал о племени русов, в котором иногда появляются на свет люди огромного роста и необычайной силы. Названный каликами Космомысл действительно атлант. Его видели у варваров мои лазутчики…
— И что же он хочет, если послал ко мне своих людей? — перебил император.
В тот миг Анпил пожалел, что признался в знании варварского наречия, но отступать было поздно.
— Этот варвар высадился недалеко от устья Рейна и вплотную подошел к нашим западным лимесам, — все-таки попытался сгладить углы знающий службу легат. — Но там усиленные и надежные заставы и гарнизоны…
— И ты узнал об этом только сейчас?
— Варягам потворствуют правобережные герминоны, сканды и арваги. Они умело скрывают их передвижение…
— Зачем же он явился?
— Он прослышал о твоем приезде в рейнскую провинцию и одержим желанием позреть на императора ромеи… Тебе известно, дикие племена с необузданными нравами проявляют неслыханную дерзость…
Император не дал ему увильнуть от прямого ответа.
— Он что, пришел один?! И тоже с музыкальным инструментом?
— Нет, август, — обвяло сердце старого всадника. — Он привел триста парусных кораблей и девять тысяч войска.
— Триста кораблей? — изумился император.
— Триста, мой господин, — легат кивнул в сторону каликов. — Так сказали его посланники.
— И все эти корабли… Те самые, диковинные, что умеют строить лишь варяги?
— У варваров нет иных, — осторожно ответил Анпил.
— Так поди и возьми их!
— Но этот исполин не отдаст без боя даже простой ладьи. Он потопит их или сожжет.
— Неужели ты осмелишься сказать мне, что этот варвар намерен сразиться со мной?
— Да, мой господин. А расов прислал с предложением капитуляции.
Варий встретил это известие с неожиданным успокоением, ибо в душе все-таки остался воином и дерзость противника, а более того, предстоящее сражение подняло его дух.
Но старость брала свое, ибо мысль императора стала путанной.
— Мне любопытно позреть на атланта! — вначале обрадовался он. — Пожалуй, я возьму его в плен и отправлю в Ромею… Нет, командующим назначаю тебя! Ты пленишь его! Вместе с его кораблями!… Ты доволен?
— Я ждал этого часа девятнадцать лет.
— Ты приведешь мне атланта и поставишь вот здесь! — император ткнул пальцем в ковровый пол шатра.
Вдохновленный легат набрался храбрости.
— Он не поместится в твоем шатре, мой господин. Он вдвое выше его!
— Варвар будет стоять в поклоне, согнувшись вдвое! — взгляд его остановился на пленных расах. — Постой, легат… Они произнесли всего несколько фраз, но ты перевел в десять раз больше… А не солгал ли ты?
— Нет, мой господин. У варваров очень емкий язык.
— Но звучит отвратительно!.. А что мы сделаем с ними?
— Они в твоей власти, август.
— Ты сказал, калики способны переходить из мира живых в мир мертвых?
— Да, августейший, и возвращаться назад.
— Выведи из шатра и отправь их в мир иной, — между прочим распорядился Варий, облачаясь в порфиру. — Я хочу посмотреть, как скоро они вернутся…
На следующий день, как опальный легат увел войско навстречу варварским ватагам и на берегу Рейна остались лишь следы калигул, конских копыт и мягких бродней наемников, император ощутил легкий озноб и болезненную ломоту в теле. Полагая что простудился на параде, он велел принести горячего вина, противни с горящими угольями, после чего укрылся походным одеялом и уже засыпал, когда внезапно услышал отчетливый и ни с чем несравнимый свист плети над своей спиной.
Очнувшись в единый миг, он покрылся горячим потом и вскочил на ноги, однако осмотревшись, с облегчением повалился на ложе и отдышался. Этот сиюминутный сон с плетью был знаком и грезился ему без всякой на то причины, но каждый раз возвращал к событиям, которых наяву император старался даже не касаться своим сознанием, опасаясь, как обнаженного жала змеи. Никто из живущих ни ныне, ни в будущем не должен был знать о его тайне, связанной с происхождением, и всякий, кто по каким-то приметам догадывался или мог догадаться, а хуже того, усомниться в его благородстве, подлежал немедленной смерти.
За долгие годы мысленного отречения от прошлого он и сам уверовал, что рожден не от раба и рабыни и сам никогда не был рабом; что во время восстания невольников он не снимал с шеи убитого знатного отрока золотую буллу, которая его спасла потом не только от голода и гибели, но и от рабства. Варий искренне верил, что этот случайно найденный знак благородства всегда принадлежал ему, и только от этого он, несчастный, осиротевший сын растерзанных безжалостными рабами свободных родителей, был взят на воспитание в семью всадника Тита Мелия.
Разум отторг прошлое, как отторгается от тела омертвевшая ткань, и в сознании остался лишь тайный, иногда зримый во сне рубец в образе свистящей плети. Однако сейчас Варий в единый миг убедил себя, что это последствия простудного жара и если еще выпить горячего вина, а вместо пылающих углей положить рядом молодых наложниц, то он согреется и уснет уже покойным, божественным сном.
Когда же слуга принес золотой кувшин с вином и, сняв одежды с двух юных египтянок, вобравших в себя жар горячей пустыни, уложил с обеих сторон, император и в самом деле ощутил благодатное тепло и стал ждать, когда отяжелеют веки. Сладкий миг дремы был совсем близко, предвкушение сна уже расслабило шею, но озноб, засевший глубоко в груди, все еще дымился холодным паром и ему показалось, что золотисто-смуглые, таящие внутренний жар наложницы начинают остывать. Он потрогал их ладонями и отдернул руки — так горяча была кожа; они же по своему расценили желание господина и в тот час притиснулись еще плотнее к холодеющему телу, стали оглаживать грудь, живот и бедра. Отдавшись их молодым и нежным рукам, он вспоминал Эсфирь, свою первую наложницу, которую отнял у египетского фараона еще будучи молодым всадником. Она умела согревать не только телом или ласками, но словом или даже своим колдовским взглядом, а в бессонные ночи усыпляла его, просто подышав в лицо. Сейчас Эсфирь
