зари, и от них пошел весь род герминонов или арминонов, как звучало на арварском наречии.
Космомысл вошел в горло пролива и увидел, что по правому берегу идет к нему конная дружина скандов в полторы сотни всадников. Ромеи боялись скандов и редко подходили к их землям, поэтому исполин согласился взять конницу, однако и с такими силами было нелегко справиться с супостатом. Тогда Космомысл спустил паруса, прошел немного по стрежню (в проливе в эту пору было попутное течение), выбрал место и вытащил хорс на скандский берег — будто на зимовку встал. С помощью того же сердца варяги довольно легко поднимали корабли, раскачивая их руками: повинуясь толчкам внутреннего двигателя, судно такими же толчками само выползало на отмель, а спуск его и вовсе был минутным делом.
Прослышав о том, что хорс исполина уже на суше, а сам он беспечно воздает жертвы богам, ромеи тайно пристали к тому же берегу, сошли со своих кораблей и пешими двинулись, ибо нельзя было скоро подняться против стрежня. Космомысл послал им навстречу конницу, чтоб отвлечь, сам же быстро спустил хорс на воду, пошел и спалил все ромейские суда, после чего беспрепятственно уплыл в Полунощное море. А скандская конница внезапно напала на ромеев и те, опасаясь принять бой в чужих землях с воинственными каменными воинами, бежали к своим кораблям, но обнаружили одни обгоревшие остовы. Многие из них разбежались и попрятались в прибрежных лесах, а многие потонули, в отчаянии бросаясь в ледяную воду.
За землею бритов исполина настиг суровый месяц Студень и путь в Великий океан закрылся: из Арвагского моря полунощным ветром несло скрытый под водой лед, а то целые ледяные поля и горы, сквозь которые не смог бы пройти даже ледовый хорс. Кое-как пробившись к необитаемому, а значит, безопасному острову, Космомысл отыскал подходящий залив и встал на зимовку. Перед ним лежал океан, на просторах коего был заветный и незнаемый остров Молчания, однако он ничего не ощущал, кроме чувства мести ромеям да щемящей тоски по родному дому, куда теперь не мог вернуться. Не радовала его и будущая жена — неведомая поленица, и даже то, что дети его станут бессмертными, ибо вечная жизнь для смертного невообразима и потому непонятна. Все это, напротив, печалило Космомысла и он нашел бы много хитростей, чтоб избежать женитьбы, тем паче, изгнанный братом и лишенный обратного пути, но нельзя было нарушить волю отца, которая у арваров считалась выше, чем воля богов.
Он и не собирался идти против его воли, но вздумал прежде отомстить ромеям: после того, как море освободится от льдов, пойти назад и, тайно обратившись к скандским князьям, взять у них дружину и собрать герминонов, что сидят по лесам. Ромеи были уверены, что эти два народа никогда не смогут объединить свои силы против них, ибо разделяя варваров, они постоянно натравливали их друг на друга, а герминонов и вовсе раскололи на левобережных, которые служат императору, и вольных правобережных, вынудив воевать между собой. Поэтому появление союзной дружины под предводительством уже известного ромеям Космомысла привело бы их в оцепенение, так знакомое по прежнему походу. А тем временем, затворив устье Рейна, исполин намеревался пожечь ромейские корабли, еще стоящие на зимовке у берегов, поразить наемников-бритов, охраняющих границы — лимесы левого берега, и тогда откроется путь к слабозащищенной столице провинции, где находится наместник.
Задумав такую месть, Космомысл с нетерпением ждал срока, когда стрибожий внук, полуденный ветер, нагонит теплые волны океана и разобьет льды, чтоб отправиться к берегам скандов. Чем ближе подступала весна, тем более лишался он покоя и сон потерял, ибо едва смыкал веки на ложе в корабельном укрытии, как слышался ему трепет вороньих крыльев, а если все-таки засыпал, то в тот же час пробуждался от крика мерзкой птицы. Однако сколь не искал по затаенным углам корабля, сколь не ловчился скараулить, нет вороны — должно быть, призрак ее на хорсе остался, вот и искушает дух.
Исполненный местью, он забыл о родимом пятне Земли, на котором жила его не высватанная невеста, но однажды в солнечный приметный день, когда наступает поворот от зимы к весне, он прилег на сухую проталину и наконец-то уснул, согретый первым теплом. Лишь во сне притупилось чувство мести за союзников-герминонов, ворона не каркала и не била крылом над ухом.
И по солнечным же лучам опустилось на него незнаемое, чарующее видение. Будто шел он ясным, летним днем берегом океана и увидел огромную перламутровую раковину, створка которой была чуть приоткрыта. Из любопытства он заглянул внутрь, нет ли там жемчужины, но раковина распахнулась и перед ним явилась обнаженная дева-поленица с мечом в руках. Она возникла так неожиданно и была так прекрасна, что исполин в первый миг утратил дар речи, а замкнутая в огненный шар пчела в солнечном сплетении сначала забилась о стенки, зазвенела в отчаянии и ужалила в сердце.
— Кто ты? — наконец спросил он, отступив на шаг.
Дева взглянула грозно.
— Я Краснозора, твоя невеста! Но прежде чем взять меня, возьми свой меч и сразись со мной!
— Не стану с тобой биться оружием! — сказал Космомысл. — Руками возьму!
— Ну, попробуй, возьми! — засмеялась поленица и вонзила меч в землю.
Схватились они руками, замкнули друг друга в объятьях и стали бороться. Но яд пчелы уже растекся по телу, пленил волю и закружилась голова у исполина. Повалила его Краснозора наземь, наступила ногою на грудь, но Космомысл вывернулся, вскочил — глядь, ан нет никого кругом. Лишь проталина с помятой прошлогодней травой да двуручный скандальный меч, коего исполин никогда не видывал.
Очарованный, он вытащил меч из земли, побежал в одну сторону, в другую — и следа нет! Не мог он поверить, что Краснозора ему приснилась, ибо вот он меч, явен! Весь остров обошел, все пещеры и ущелья облазил, лес вдоль и поперек исходил, но всякий раз возвращался к проталине, на которой заснул.
Знать, и верно, вещий сон приводился…
И все-таки уже не мог успокоиться, дни и ночи бродил по берегу и звал иногда по имени, но не отзывался Кладовест. А чаще всего исполин мысленно поднимался в небо, дабы увидеть крохотное родимое пятно. Зрячий разум его обращался то в буревестника, то в орла и целыми днями, а то и ночами, парил над водными и земными пространствами полунощной стороны океана. От каликов, побывавших на том свете, он знал, как отыскать остров, но для этого нужно было дождаться первого летнего месяца Варяжа, когда пятый луч Полунощной звезды, падающий на полудень, в точности укажет родимое пятно Земли. Однако исполина охватило нетерпение и уже жизнь на острове казалась томительной, однообразной и тоскливой. Но как бы высоко он ни летал мыслью, и как бы ни глядел далеко, видя множество родимых пятен, разбросанных и в открытом океане, и вдоль Ледяного материка, не мог узреть того единственного, к которому теперь стремился, забыв о ярости и мести.
Как-то раз шел он вдоль береговых торосов и узрел в море сверкающую ледяную гору, на которой черной точкой сидел ворон — верный признак близкой весны. Когда же на следующий день гора, несомая ветром, приблизилась, Космомысл увидел, что это не птица, а человек, лежащий на льду. И поскольку он не вмерз и не утонул в снегу, знать был еще жив. Затрепетало ужаленное сердце — неужели это Краснозора?..
В суровом зимнем Арвагском море припозднившиеся корабли варягов, скандов и арвагов иногда попадали в непроходимые льды, вмерзали и гибли, и бывало, что мореходы спасались на ледяных горах, путешествуя в полуденные страны, и если бог Тон не заманивал их на дно морское или Глад не съедал тело, то они добирались до суши и получали прозвище — Зимогор. (Потом стали называть так всякого, кто к сроку не вернулся домой, горюя во льдах или снегах.) Сам Космомысл вначале бросился к белой горе, проплывающей мимо, прыгая со льдины на льдину, но по горло провалился, ибо грузен был. Тогда он ударил в колокол и отослал двух варягов, чтоб вынесли Зимогора на берег. Рослые и крепкие ватажники ушли к ледяной горе, но скоро вернулись, сказав, что вдвоем не принести этого человека.
— Кто это? Кто? — стал спрашивать исполин.
— А неведомо кто, — отвечали варяги. — Должно, три-четыре арвага в кучу сошлись да и околели.
Космомысл послал еще двоих, и вчетвером они кое-как дотащили сжавшееся в большой ком существо, обряженное в лохмотья. И впрямь не понять, кто сей Зимогор, но только не прекрасная Краснозора.
Когда его внесли в теплое укрытие, из угловатого клубка костей и тряпичного рванья вначале показалась кудлатая голова, затем отделились руки, распрямились две длинных ноги и ватажники узрели, что это не арваг и не сканд, а рус-исполин, только смуглый и космы черны. Глад его довольно погрыз, но и
