– Горяч ты, молодец. Обидно слышать слова твои, егда слыву я по Москве как Божий праведник. Мне имя – Федор! Ужели ты не слыхал?
Боярин отступил и шапку снял.
– Прости уж, не серчай… Условились мы с государыней… Когда вернусь со службы, поедем под венец, где обвенчают по старому обряду… Я загадал: коль жив останусь – знать, сей союз по воле Господа… И видит Бог, искал я смерти!
– Ужели не нашел?
– А не было мне смерти! Два дня тому схватились со стрельцами. Пришли наш город жечь. Мы насмерть встали. Трех лошадей убило подо мной, а пулей из пищали пробило латы, но вот сия вещица, надетая ее рукою, спасла живот, – он ладанку достал. – На вот, позри! Ишь, покорежило! Как раз в нее попало…
– Слепой я, темный, не узреть…
– Я к ней спешил, через заставы, где хитростью, где с боем… Неужто отреклась?
– Се истинно, я слышал сам.
– Но как же клятвы, перед иконой данные? А как любовь?
– Что бабьи клятвы, молодец? Эк, во что поверил…
Вдруг вскинув голову, боярин шапкой оземь.
– Аввакум?!. Духовник Аввакум?!
– Он! Он, батюшка! – верижник зашептал с оглядкой. – Душой ее владея, он разорвал союз ваш. Быть по сему, открою тайну. Ты полюбился мне за храбрость и отвагу… Духовник Аввакум и сам не прочь потешиться с вдовою! Все замечаю! Глаз-то вострый! Кто овладел душою, уж телом овладеет!
Князь брякнул саблей в ножнах и к коновязи.
– Ну, протопоп… Ну, сукин сын, держись. Из-под земли достану.
Вскочил в седло и с места взял в намет. И еже бы не ветер, что свистел в ушах, пожалуй бы, услышал, как старик смеялся:
– Достанешь, как же… Экий ты смешной!.. И сатана достанет вряд ли, хоть точит зуб…
14.
Распоп по-прежнему молился, когда уж за полночь возникла свара, железо скребануло, шум и хрип тяжелый. Послушав сей раздор, распоп вскочил – ужель сподвижники прознали и выручить пришли?
– Эй, эй, кто там? – окликнул шепотом.
И в тот же миг земля осыпалась и кто-то в яму спрыгнул.
– Се я пришел, распоп! Ответ будешь держать!
– Не знаю, кто ты! Назовись!
– Василий Вячеславов! Должно, не раз слыхал.
– Не тот ли молодой боярин, что у Морозовых служил в приказе тайном? – распоп напрягся, цепь в руки взял, как плеть. – Еще сказали про тебя, кормилицын опричник?
– Все ложь и зависть придворных псов! Я отчине служу.
– Да сатане ты служишь, поелику безбожник! Вы в костромских лесах деревьям поклоняетесь да пляшете под гусли!
– Не задирай меня, распоп, я с миром к тебе шел.
– А что же зришь-то эдак, словно убить явился? Архимандрит послал?
– Я сам пришел и не убить… Познать желаю: кто ты есть? Святой пророк иль дерзкий искуситель…
– Аз есмь Аввакум Петров!
– Вельми наслышан… Но молва людская ровно вода весенняя: то муть, то светлый ключ…
В сей миг распоп стал вкрадчивым и тихим.
– И о тебе мне ведомо довольно. Но мыслю я, чем боле ведомо, тем крепче хворь моя, сомнения терзают. Ты кто на самом деле?
– Я князь.
– Но суть твоя?
– А княжья суть – нести огонь. И по сему мой род светлейший.
– Нести огонь – добро… Да токмо носишь скверну! В рощеньях молишься, богам поганым требы воздаешь и пляшешь, а в храмах крестишься, как православный. Иль се – молва? И оболгали?
– Нет, участь такова. Открою тебе тайну, как на духу признаюсь, коль ты суть духовник. Нельзя мне изменить дедам и вере их. Инно прервется род, погаснет свет. Се худо, ежели князья, забыв о прошлом и былом, начнут искать богов. Чужих богов. Се участь простолюдин, рабов, а мы обязаны хранить святыни.
Распоп побагровел и зубы стиснул.
– Я знаю, кто ты есть. Ты – суть блудливый вор!
Боярин от досады крякнул, но гнев упрятал свой.
– Обидеть тщишься, протопоп, да се напрасно.
– Две веры – ересь и скверна!
– Не мне судить! Как заповедали деды, так и живу.
– Коль служишь двум богам, ты есть безбожник. А веры вовсе нет!
– В делах духовных я не сведом и худой молельник, – признался князь. – Пляшу, когда веселье, и на дуде играю и крещусь, слагая то два перста, то три… Да в том моя ль вина? Я прежде князь и воин. А ежели ратоборцы, внимая всем церковным распрям и речам, зачнут сражаться меж собою – кому же отчину блюсти? А Русь терзают то басурмане, то шведы иль панове, казну желают загрести. А более свои ее терзают. Мне все едино: хоть два перста, хоть три – лишь Бог на небе был бы да отчая земля.
– А-а, князь, проговорился! Един ли Бог и отчина, егда попрали благочестье древлее? Егда втоптали в грязь святыни, коим молилась Русь? Да ты изменник! Изменив обряду, ты изменил земле!
– Нет, Аввакум Петров, сия измена не обидна. Обидно мне иное: церковь стерегут мужи неименитые, худые. Что Никон был холоп безродный, что ты. С суконным рылом да в калашный ряд! Чуть только власть почуют под рукою, так уж князья удельные, так уж народ делят, и рати собирают.
– Эвон куда загнул! И речи мне знакомы… Но вы, князья-бояре, что мыслите в делах духовных? Не смыслите и посему на откуп церковь отдали! Добро бы мужикам – табашникам заморским! Кем призван был в Москву Паисий Лигарид?
– От бедности духовной… И от расколов, в коих погрязла Русь. Сие распоп, обидно…
Распоп кулак поднял с зажатой цепью.
– Годи же, князь, лишь минет срок, орда заморская нахлынет, ровно сорняк на ниву. И соки выпьет из земли, и вашу кровь, и душу! Позрю тогда, как будешь похваляться своим родом! Светлейший князь!
– Пророк! Воистину пророк!.. Но ежли ведомо тебе, что с Русью станет – чему ты радуешься? Над кем смеешься и отчего гневишься и ликуешь? От горя, что грядет?
– Не-ет, не от горя – над тобой смеюсь! И над царем безмудрым! Я упреждал его, но он не внял глаголу моему! Се он смеялся надо мной!
– Ты уж помилуй, отче! – взмолился князь. – Да видит Бог, я принял бы тебя и выкликнул святым! И сей же час отрекся от дедов, пришел бы к двоеперстию и благочестью древлему. А игрища в лесах и праздники-потехи так вовсе бы отринул. И с честью бы назвал тебя отцом духовным… И пророком! Признал бы… Коль не холопья злоба, что сидит в тебе и разум застит, и сеется повсюду! Вот крест святой, аки апостол Петр, пошел бы за тобой… Но еже бы не ведал, отчего обида тебя гложет, а гнев огнем горит.
От слов сиих дыханье сперло, но дабы не выдать чувств, распоп блаженным стал, забрякал цепью.
– Обида?.. Добро, добро… В чем суть ее? Скажи! Занятно тебя слушать, князь. Ну, изрони словечко? А я внемлю, коль истину услышу! Говаривали, будто дерзкий я и своенравный – все лгут. Я мягкий и податливый бываю, ровно воск. Ну, так, отчего же?
