сломаю!
Текучая смола взбурлила, выбрасывая дым и брызги, вскипела адским хохотом:
– А здесь не заперто! Ха-ха-ха! Здесь всегда открыто!!
Дубовые ворота распахнулись, и он вбежал во двор, оттуда – в терем. Служанки сонные по сторонам и к стенкам.
– Свят-свят…
Встал перед опочивальней, собрался с духом и двери распахнул. Скорбящая молилась и, вздрогнув, замерла.
– Кто смел войти ко мне? Кто заявился? Я всех прогнать велела!
Князь у двери стоял и молча любовался. Она вздохнула и к образам.
– В молитвах пред Тобою и в веригах, я, суть, избавилась от искуса. Но образ князя, подобно Князю Тьмы, является ко мне в который раз. И будто предо мной стоит… Избавь же от видений, Господи!.. Иль князя нет в живых, коль дух его являться стал? Ужели схоронили не отпетого?.. О, Боже Правый! Покарай меня! Но ладу моего спаси! Коль жив еще…
– Я жив. Молитвами твоими…
– О, вот и голос слышу…
– Оборотись, позри…
Боярыня позрела – рукою заслонилась.
– Нет, сгинь! Исчезни, прелестный образ! Нет!
Князь опустился на колени – лицом к лицу, длань ее в руки взял.
– Жив я и явен пред тобою, государыня… Ты чувствуешь тепло?
– Рука живая, – длань отняла и отстранилась. – Но сам похож на сон. Зачем же ты явился?
– Чтоб взять тебя!
– Егда ты в первый раз пропал, я прождала лет целых шесть и боле. И ждать устала!.. А во второй, егда духовник отказал… Так отреклась! И даже не молилась – меды пила, плясала. Ты посулил вернуться к Петрову дню, а ныне уж Успенье! Не месяц минул – два. Мне мыслилось, навеки отреклась… Ты же явился в третий раз!
– Но ты звала меня в молитвах! Я всюду слышал глас.
– Я не звала тебя!.. И коль случалось, то в безумстве. Иль дьявол искушал.
– Но в зове слышалась любовь! С каких же пор сия Христова добродетель отнята у Спасителя и тьме принадлежит? Я государев муж – не богомолец. Но и своей душой незрячей изведал – всякая любовь есть благо суть и блажь Господня.
Скорбящая склонилась перед ним.
– Твои слова пьяней и слаще меда… Они дают мне силы… Но ты опять исчезнешь! Мне ж снова ждать, томиться!..
– На сей раз не придется ждать.
– Как мне поверить, князь?
– До завтрашней зари мы будем вместе, а утром к государю. На час иль менее того… И уж не будет расставаний.
– Ты зван был государем? – она насторожилась.
– Да нет, иду незваным.
– А по какой нужде?
– Челом ударить, служба надоела!
– Что-то тревожно мне, – Скорбящая вздохнула. – Давно я в сенях не бывала, не ведаю, что при дворе, что думает Тишайший… Однако же намедни духовник приходил, невиданное дело – плакал! Царь цепи с него снял и отпустил! Неладно се, я государя знаю…
– Ну, полно, не тревожься. Ведь я царю не враг. Иное дело, заблужденье суть…
– Ох, как поверить мне…
Он обнял согбенные плечи и ощутил сквозь ткань сорочки суровые узлы – вериги! Их обнажил и приложился.
– Ежели ты, свет мой, голубица, во власянице помнила меня, знать, воля в том не наша…
Боярыня озябла.
– Мне страшно!.. И печально отчего-то! Чем ближе ты, тем ближе слезы и хочется молиться!
– Покуда я с тобою, лебедица, забудь о страхе и печали. Лия в молитвах слезы, ты слепнешь. Но одной твоей слезы довольно, чтобы искупить грех человечества… Позволь, сниму вериги?
– Не искушай меня…
– Мне ведомо, кто тот злодей, забивший во власяницу. Замыслив мучить плоть, он мучил душу!
Скорбящая прижалась к князю, взмолилась страстно:
– Мне страшно снять вериги! Возможно ль в мире сем жить без вериг?! – и в тот же час отпрянула, вскочила. – Но что со мной? Вериг не ощущаю! Их будто нет на мне!.. Где власяница, что жгла меня и днем и ночью? Да вот же, вот она! Почто же боли нет и нет огня, испепеляющего тело и страсть мою?! Неужто ты, светлейший, к веригам приложившись, избавил от страданий?
– Нет, государыня, – Скорбящую он поднял на руках. – Се власть любви. Токмо она сильнее всякой власти.
И закружил ее. Смешалось все в очах: иконы, свечи и ясная заря. Блестящий круг, сиянию подобный, восстал над головами.
– Ах, отпусти меня! – ликуя и смеясь, она взмолилась. – Не вечно же кружить и птицам в поднебесье! Сколь ни летай, придет пора на землю опуститься, ибо и птицы на земле живут.
– Да и венчают на земле, хотя все браки на небесах творятся, – князь на ноги ее поставил. – Нас кони ждут у коновязи. Так поспешим к венцу!
– Ты ж помнишь, по старому обряду!..
– Есть храм, где обвенчают нас!
– И чтобы поп…
– За благочестье древлее в огонь пойдет!
– Ну что же, с Богом! В добрый путь!
Как они мчались!
Персть отряхнув земную, поднялись кони ввысь и понесли боярыню и князя. Им чудилось, как за спиною отрастают крылья, и они уже летят по небосклону, подобно птицам, обгоняя стаи лебедей. И оттуда, сверху, открылся зрак: земля преобразилась! Вдруг скрасились осенние седины, куда ни глянь – повсюду зелен цвет и травы расцветают. Умытая весенняя земля им улыбалась! И люди кланялись, и маковки церквей! И ни огня, ни дыма и никаких страстей!
В сей дороге чудной, Феодосья со светлейшим князем достали поднебесья. И души их, оставив тяжесть тел, соединились!
И было откровение. Там тверди нет. Там тверди нет! Там свет и воздух сплетаются в сияющие космы, а из косм тех дорога соткана над всей землей. Нехожена, неезжена дорожка. Лишь птичьи перышки да божий следочки…
Тут им открылась тайна перелета птиц. Они к венцу летят на север. И потому по всей Руси весной сей звон венчальный…
18.
В то лето не было дождей, и первый долгий ливень хлынул лишь на Успенье. Иссохшая земля его не приняла, и бурные потоки залили всю Москву. Ручьи и реки вспенились и помутнели, но высветлилось небо, поскольку дождь прибил и вездесущий дым, и смрад, и погасил пожары. Когда унялся ливень, и тучи разошлись, подобно чуду иль явленью, открылось солнце. Отмытый, обновленный град вдруг засиял пестро, игриво – ну истинно, девичий полушалок. Однако ясный день морозом обернулся, незнаемый доселе холод сковал и вспучил землю, покрылись реки льдом и так, без снега и тепла, Москва до Рождества стояла.
