21.
Вкупе с Приданым он утратил все – покой и сон, свой тихий нрав, намеренье жениться и даже страсть молиться в алтарях. Знобливый гнев, подобно мразу, сковал его, заледенил уста, и отогреть сей холод способно было лишь вести о возвращении Приданого. Князья, бояре, коим доверял, по землям рыскали отай, пытали всех причастных, а иерархи свой рядили ряд в обителях, пустынях и ставропигиальных монастырях, стрелецкие разъезды копытили дороги во все концы, чинили обыски в обозах, ладьях и стругах, и кораблях морских – все тщетно! Нет Истины! А речь боярина, суть, вора, казнокрада, стоит в ушах:
– Отныне ты не царь – великий князь. Не по достоинству тебе держава, скипетер. От благочестья древлего отрекся и Истину утратил…
И глас сей вражий, огню подобно, разум пепелил и чувства, но хладен гнев был! Царь и не мыслил казнить его, поелику боярин ведал, где Истина. Когда его пытали, царь сдерживал князей, чтоб не нанесли вреда большого, чтобы не умер, а минет время – год иль два, иль более того, глядишь, и притомится, сам выдаст, что похитил. Однако ежечасно придворная молва слух будоражила и душу:
– Об Истине страдаешь, государь? Да много ль проку от ветхих книг?
– Кто молвить смеет – ты не царь? Была в казна богата! Не царь тогда, суть, император! А вора, что умыкнул Приданое, казни, и все забудут скоро, что привезла на Русь заморская царевна.
– В живых оставишь, сей боярин вновь смуту учинит! А ну, как скажет, кто Истиной владеет, тот и государь?..
– Казни, придет покой и сон, и радость жизни!
– Ведь след жениться, срок! Невесту выбрал, где же свадьба? Наследник нужен, сын!
– Не Вячеславов супротив восстанет, так знать царя Ивана. Сии вельможи спят и зрят, яко отнять престол…
– Казни боярина, и все печали вмиг от тебя отступят.
Не тронул бы его, но Троекуров, бывший в сыске, челом ударил – князь сей, Василий, в великой тайне сочетался браком с Морозовой, вдовой Скорбящей – попишка сельский под пыткою признался!
Царь ведал, Вячеславов с раскольниками связан и посещал вдову на Разгуляе и к Аввакуму ездил, когда тот пребывал в боровской яме. Гнев пламенем взыграл, затмило разум – и Феодосью отнял! Любовь, что грела сердце: пока была вдовой, стояла подле, и ежели не дланью, взором мог обласкать! А ныне мужняя жена!? Не быть сему!
И голова боярская скатилась с плахи…
Но казнь не принесла покоя, напротив, горше стало. На свадьбу звал вдову, посылки слал три раза, однако же гонцы не солоно хлебавши возвращались, больна, мол, лежу на одре, а встану, так приду.
В тот час, как царь узнал о тайном браке, немедля заподозрил сговор: все ведомо вдове! Да ведь строптивая, не скажет, не выдаст Истины! А как пытать ее? Как вздергивать на дыбу? Не выдержит душа… Знать, след с ней помириться, возле себя держать и тихо, исподволь, увещевать, чтобы сперва отринула поганых два перста, а уж когда во храме встанут рядом, к духовнику на исповедь, отай прознать, где схоронили Истину.
Год после свадьбы выждал. Не звал и не тревожил, однако же молву пускал, де, мол, горюет царь, что гнева не сдержал, сгубил боярина и в пору бы в обитель, на моленье, а сам надежду тешил – вдруг да придет? Тем временем Наталья, царица молодая, помучавшись зело, в поту предсмертном разродилась сыном – наследником престола. Когда младенца показали, царь отшатнулся, вспомнив Аввакума, и глас его как будто зазвучал:
– Родит наследника престола – отродье сатаны! Врожденная болезнь корежить будет тело. И изверг сей сам назовется император…
Падучая младенца выгибала, вскипала пена на устах. Но немец-повитуха, склонился к уху и шепнул:
– Жена родиль наследник – гений. Болезнь есть знак!
Сим видом потрясенный, он приказал лечить младенца и не являть боярам. Воистину, проклятие над родом! Второй уж сын (от Марфы был Иван), и оба хворы! И слух потек смолой – наследник от рожденья болен, Нарышкин скрыл падучую, коей и сам страдал, и дед его, а посему быть на престоле Софье.
Царевна подрастала умна и лепа, и впрямь хоть объявляй наследницей, да был один порок, открывшийся недавно – дочь благоволила к раскольникам! Соглядатаи не раз предупреждали царя о сем, а тут вдруг весть пришла, что Софья, в потай и под покровом ночи, бывает у Морозовой! Скорбящая вдова, мол, собирает вельможных жен, монахинь беглых, чтобы молиться по старому обряду.
Царь заговор узрел! И памятуя, что вдова причастна к исчезновенью Истины, терпеть боле не мог. Поскольку Иоаким суть дела знал, послал его на Разгуляй и вкупе с ним поехал Ларион Иванов, муж несведущий, но ярый спрос учинять. Велел покуда не пытать, а лишь увещевать, чтоб отреклась от двоеперстия, но ежли встанет накрепко, то напугать, мол, сын Иван на службе государя, подумай, что с ним станет, коль ты упорствуешь?
А ночь была метельная, лихая, по всей Москве ни огонька, лишь над погостами у храмов свет зелен, да волки воют на реке. И худо стало, душа объялась тоскою смертной.
– Добро ли я творю?..
В палатах царских пламя полыхнуло, дверь нараспашку!.
Задавливая страх, он обернулся, замер: пред ним Борис Морозов, кормилец государев!
– Свят-свят… Зачем пришел?
– А ты меня позвал.
– Не звал…
– Кто же спросил – добро ли я творю? Вот и явился. Ты помнишь, государь, как в юности вопрос сей задавал? А я судил, добро иль нет.
– И что же ныне?
– Пора уж самому судить, ты ныне государь.
– Тоска берет, зрю лишь, Москва во мраке, а слышу волчий вой…
– Знать, зло творишь опять. А ну, признайся, чью душу хочешь погубить?
– Не погубить – спасти желаю!
Кормилец горестно вздохнул.
– Ох, отрок неразумный… Однажды ты спасал птенца, что из гнезда упал. Да так во дланях стиснул, что сдох птенец… А тако же меня. От хвори лютой мыслил излечить, врачей прислал, но немцы уморили. Беда, коли цари в Руси спасать кого возьмутся.
– Ну, полно, дядька, не учи! – воспрял было Тишайший. – Не отрок ныне я и в силах покорить вдову.
– Вдову? Но чью вдову?
– А брата твоего!
– Дерзай! – откликнулся кормилец и вмиг исчез.
Но в тот час снова полыхнуло и заскрипела дверь, и глас восстал знакомый:
– Звал, государь?
В сей час же ноги подломились: боярин Глеб Морозов!
Десницей замахал, шуйцой прикрылся.
– Сгинь! Пропади! Не звал тебя! Поелику ты умер!
– А кто сгубил меня? Кто немца надоумил в питье насыпать яд?
Царь в угол вжался.
– Не я! Се немец!.. Он предложил! Я дал согласие…
– Доселе не найду покоя… Ни в ад дороги нет, ни в Рай, брожу, как неприкаянный, внять тщусь, за что? И от нужды какой? Послушен был тебе, измены не творил… За что убил меня?
– Виной всему твоя супруга…
– Помилуй, Боже… Феодосья?
