было работать — определить границы площади «перекрестка», отыскать ее центр и таким образом определить очертания древнего арийского города. По предположению Русинова, кольцевой город не мог выходить за обережный круг размагниченного пространства. Возможно, за его пределы изгонялись нарушители закона, изгои, и отсюда произошла традиция выселок, когда из общины убирали пьяниц, дебоширов и бездельников.
Лишь после рекогносцировки местности можно было начинать раскопки, чтобы подсечь похороненный под мореной культурный слой. Если выводы не подтвердятся, придется уезжать из этого благодатного места, искать дорогу к истокам Печоры: следующий мощный «перекресток» был в том районе. И так до осени, до встречи Инги Чурбановой и Данилы-мастера.
Когда-то еще в шестидесятых годах Институт отказался от идеи поиска кладов методом «тыка». В какой-то степени этому способствовал Цимлянск, где была проведена теоретическая подготовка. Искать вслепую считалось непрофессиональным делом, хотя в Институте оставался сектор «Опричнина», который занимался поиском библиотеки и сокровищ Ивана Грозного и работал «старым казачьим способом». Прежде всего следовало доказать существование самих сокровищ, просеять всю полулегендарную информацию, найти прямые и косвенные доказательства возможностей и причин, благодаря которым те или иные ценности могли оказаться в земле, под водой, в пещере. Кроме того, выявить, каким способом добывались, за счет чего накапливались и в каких примерно размерах могли быть эти сокровища у конкретного лица, общины, народа. По проекту «Валькирия» лаборатория Русинова занималась геофизическими исследованиями определенных перспективных территорий не на предмет выявления клада, а как раз для того, чтобы доказать существование центров арийской культуры на Северном и Приполярном Урале.
Теперь Русинову предстояло по резко сокращенной программе доделать то, что не успел в Институте. Если на склонах и в долинах Уральского хребта существовали города, материальные остатки которых он и искал, то, значит, существовали и «сокровища Вар-Вар». Они могли состоять из священных атрибутов храмов солнца — Ра, где использовались золото и самоцветы. Этот желтый, солнечный металл почитался у ариев как дар Ра и не использовался в качестве денег либо платы в торговле. А украшения из золота были только ритуальными и не могли быть предметом богатства и состояния. Единственным местом, куда можно было перенести храмы солнца, были многочисленные пещеры. В этом слове явственно слышалось сочетание двух слов — «печь — пещь», и «Ра» — «солнечная печь» — наталкивало на мысль о подземных храмах, и, возможно, река Печора вытекала из подобных каменных Чертогов.
В первый свой маршрут Русинов вышел налегке, с кристаллом и небольшой саперной лопаткой. «Земная» территория «перекрестка» представляла собой старую вырубку уступчатого и некрутого склона, разрезанную почти пополам небольшой горной речкой — притоком реки Березовой. Петру Григорьевичу он сказал, что пошел просто побродить и посмотреть места и потому рыболовных принадлежностей не берет. Пчеловод, как всегда, занимался делом устанавливал возле бани огромный бак, сваренный из нержавейки.
— Давай, давай, рыбачок, присматривайся! — весело отозвался он. — Оглядеться — первое дело!
«Перекресток» оказался не таким большим, как предполагал Русинов, и имел форму эллипса, вытянутого вдоль хребта, в меридиональном направлении, размерами полтора на два с половиной километра. Однако на такой площади мог вполне разместиться город. Магниторазряженное пространство имело свои внутренние законы: от периферии к центру происходило гравитационное сжатие, отмечаемое гравитационной съемкой. Визуально это можно было определить по растительному покрову — мхи и травы росли кругами, образуя сферические кольца, которые в народе называли «ведьмиными кругами». На спилах же деревьев годовые кольца расширялись не с южной стороны, а с той, которая была обращена к центру «перекрестка», и древесина обычно была на редкость колкой и прямослойной. Кроме того, было замечено, что медведь практически всегда выбирает место для берлоги в немагнитном пространстве, однако никогда не ложится в центре, а ближе к краю.
Самый же центр «перекрестка», как и бывает при гравитационном сжатии, выделял тепловую энергию. Здесь обычно очень бурно росла трава — чаще всего крапива выше человеческого роста, а зимой земля не промерзала. Но ни разу Русинов не видел в центре «перекрестка» деревьев либо высоких кустарников. И нельзя было долгое время находиться в центре, тем более ночевать: от легкого, какого-то восторженного состояния начиналось головокружение, шла носом кровь и даже случались обмороки, словно от теплового удара, хотя на ощупь земля была как везде. Оказавшись надолго в таком месте, люди обычно считали, что они перегрелись на солнце, нанюхались какой-то травы или просто переутомились.
Отмечая приметы «перекрестка», Русинов прошел его вдоль и поперек, а затем полукругом, стараясь засечь центр. Земля была изорвана гусеницами трелевочных тракторов, завалена сучьями, брошенными деревьями. Множество старых пней торчали вровень с кустами малины — лес рубили зимой. Понять, разобраться в «ведьминых кругах» было невозможно: нормальное развитие растений было нарушено. Лишь к вечеру, среди этих завалов и зарослей, он отыскал крапивный пятачок и неожиданно обнаружил, что это была когда-то глубокая и обрушившаяся яма. Вытащенные со дна ее валуны давно уже вросли в землю и замшели. Стараясь не обжечься, он спустился вниз: морена оплыла, однако яма и до сих пор была в полтора человеческих роста. Кто ее выкопал? Зачем? И именно тут, в самом центре «перекрестка»? Неужели уже кто-то пробовал делать раскопки? Но ведь бессмысленно копать здесь, когда рядом речка, промывшая морену до коренных пород. Легче всего сделать там расчистку обнажения и посмотреть разрез.
Раздумывая над этим, Русинов вернулся на пасеку, но решил пока ни о чем не спрашивать Петра Григорьевича, чтобы не возбуждать его интерес. Он заметил, что хозяин пасеки хлопочет у бани и что-то варит в огромном чане из нержавейки, под которым тлеют угли и курится дымок. Русинов спрятал кристалл, бросил лопатку и пошел к Петру Григорьевичу.
— А-а! — обрадовался тот. — Рыбак-рыбачок! Вот, наверное, проголодался!
— Ты не уху ли варишь? — засмеялся Русинов, кивая на чан.
— Уху? — развеселился пчеловод. — Пожалуй, верно, уху! Из него можно такую уху сварить! И солить не надо!
Русинов подошел к чану и заглянул через край: на топчане, по горло в каком-то буроватом отваре лежал человек — мужчина лет шестидесяти. Он был острижен наголо, болезненное, изможденное лицо, глаза прикрыты темными очками. Русинов по одному торчащему из воды колену и руке определил, что человек болен какой-то болезнью, поражающей суставы, возможно полиартритом.
— Не знал, что ты еще и врачеватель, — проговорил Русинов. — На все руки мастер...
Его поразило лицо человека в чане — белое, словно безжизненное. Лишь губы выделялись да слегка алели вздутые от тяжелого дыхания ноздри. Что-то знакомое было в этом лице! Если бы не эти черные очки, Русинов бы, возможно, признал его.
— Вот, попользовать привезли, — сказал Петр Григорьевич, пошевеливая угли под чаном. — Совсем пропадает человек, а больницы не принимают.
— Пить, — попросил человек и слегка пошевелился.
— А, пермяк-солены уши, ожил! — обрадовался пчеловод и налил из двухведерной бутылки воды в кружку и подал. Больной потянулся рукой с узловатыми пальцами, но мимо кружки. Он был слепой! Петр Григорьевич вложил ему кружку в ладонь.
— Ну, ты лежи, отмокай... А я пойду рыбака покормлю!
«Пермяк» ничего не ответил, осторожно глотая воду.
— Не суетитесь, Григорьевич, — остановил его Русинов. — Я сам...
— Сам так сам! — согласился тот. — Борщ в печи горячий, а медовуха в закутке. Выпей с устатку-то! Вон как нарыбачился!
— Да я не устал...
— Вижу, не устал. Ноги едва волочишь.
Русинов прошел в избу, достал из печи чугунок — от запаха потекли слюнки. Петр Григорьевич обычно готовил на улице, где стояла летняя печь под навесом, а тут, в жару, зачем-то протопил русскую печь в избе, и теперь от нее полыхало жаром. Пришлось открыть окно и двери, завешанные марлей. Русинов сунулся в корзину с крышкой, где пчеловод держал хлеб, и обнаружил свежий, еще теплый каравай,
