несколько минут, с помощью пчеловода, распяла больного на «голгофе». Приспособление для растяжки суставов и позвоночника было нехитрым, но эффективным: «пермяк» облегченно вздохнул, когда к тросам у ног и головы подвесили груз. Петр Григорьевич теперь был на подхвате у профессионального лекаря. На сей раз воды в чане было чуть на донышке. Больного сначала намазали серой, иловатой грязью, похожей на сапропель, затем обсыпали измельченной травой и обложили свежей пихтовой лапкой, оставив открытым только лицо. Пчеловод подбросил дров в огонь, а Ольга погрузила в парящий чан длинный стеклянный термометр. Метод лечения был невиданный — смесь знахарства с физиотерапией и бальнеологией, но, похоже, не раз проверенный. Пасека, кроме всего, служила еще курортной лечебницей.
Русинов уже ничему не удивлялся, лишь спросил, выдержит ли у больного сердце при такой смеси приемов и средств. Ольга рассмеялась, мельком глянув на «рыбака», самоуверенно заявила:
— Это сердце выдержит! Посмотрите на кардиограмму!
Русинов взял ленту кардиограммы и вспомнил Авегу в день солнечного затмения...
— Интересно, — проронил он, разглядывая линии самописца, хотя в кардиологии разбирался очень слабо. — А в историю болезни можно заглянуть?
— Историю болезни? — Она как-то легкомысленно пожала плечами. — Это же частная практика, индивидуальный подход...
— Мы никаких историй не ведем, — пришел на выручку пчеловод. — Главное, на ноги человека поставить. Ну, пошли обедать!
Русинов и не надеялся, что в этой «лечебнице» можно увидеть какую-нибудь бумагу, кроме кардиограммы. И по тому, как «лекари» смутились, стало ясно, что «пермяка» никогда бы не положили в больницу: скорее всего, у него, как и у Авеги, не было никаких документов. Но даже если бы они были, его бы все равно не показали посторонним врачам, чужим людям. «Мелиоратор» — человек на нелегальном положении и как бы для окружающего мира не существует. Стоило ему появиться тут, как вокруг него завертелась вся жизнь — пришел на ночную встречу еще один «несуществующий» — Виталий Раздрогин, откуда-то привезли профессионального врача. А Петр Григорьевич с утра знал, что доставят «пермяка», и готовил ему чан. Этот слепой «пермяк» откуда-то вышел, причем довольно неожиданно для тех, кто сейчас обихаживал и пользовал его. Пчеловод, Ольга и даже Раздрогин были всего лишь подручными, своеобразной обслугой; главное же лицо — он, явившийся из ниоткуда...
Неужели это еще один член экспедиции Пилицина, пропавшей в двадцать третьем году? Ведь указывал же экстрасенс Гипербореец на фотографии, кто жив, а кто нет!
И если Ольга — совсем молодая женщина и молодой врач — так ловко управляется с необычным методом лечения, значит, лечит уже не первый раз и знает, что лечит и кого.
После обеда Петр Григорьевич сразу же побежал к чану, чтобы подменить дежурившую возле «пермяка» Ольгу. Русинов нарочно ел медленно и задержался за столом. Она вошла в избу — уже без халата, в джинсах и легкой кофточке, гибкая и подвижная, привычно скользнула между резных столбов к столу, где стоял ее обед, заботливо приготовленный хозяином пасеки. Чувствовалось, что она тут не первый раз и ей все знакомо. Пища, как и вчера, оказалась пресной, и Ольга, не пробуя, посолила и салат из огурцов, и наваристый, томленный в печи борщ.
— Приятного аппетита! — сказала она весело и принялась за еду.
— Вам тоже, — откликнулся Русинов и поймал себя на мысли, что любуется ею. — Кстати, а как зовут вашего больного?
— Дядя Коля, — просто ответила она.
— А по отчеству? Неудобно как-то... дядя Коля!
— Не знаю! — засмеялась Ольга. — Я его с детства помню. Дядя Коля, и все... Он с моим отцом дружил.
— Вы отсюда родом! — удивился Русинов. — Из какого же села?
— Конечно! — призналась она и охотно объяснила: — А родилась знаете где? Название скажу вам, упадете! Гадья! Слыхали?
— Слыхал. Это на Колве?
— Да... Зато места у нас там! И река такая красивая!
— И название хорошее, — продолжил Русинов.
— Ну уж!..
— Знаете, как переводится?
— Змеиное место! — простодушно сказала она. — Там у нас змеи! Выползут и на камнях греются.
— Ничего подобного! Гадья значит «глубокая, бурная, стремительная», — пояснил Русинов.
— Не может быть! — не поверила она. — У нас все говорят — змеиная... Хотя река у нас там в самом деле бурная.
— Не верите — спросите у дяди Коли, — посоветовал Русинов. — Он должен знать.
— Нет, он приезжий, — сообщила Ольга. — Навряд ли...
— А как ваше имя переводится, знаете?
— Ольга? — задумалась она. — Ну, наверное, «святая».
Русинов откровенно рассмеялся и тронул ее длинную сухую ладонь.
— Святая — это хорошо! Но если точно, то у вас подходящее имя. «Бродящий хмельной напиток»!
— Первый раз слышу! — изумилась она. — Это с какого же языка? Со шведского? Или норвежского?
— Нет, с русского.
— Как интересно! Ну-ка, объясните! — потребовала она.
— Все просто: «ол» — «хмельной напиток из ячменя», «га» — «движение», — с удовольствием сказал он, чувствуя как Ольга заражается разгадыванием языка.
— А Гадья?
— «Га» — вы уже знаете, — спокойно объяснил он. — А «дья» — «бурный, взбешенный». «Дьявол» буквально переводится как бешеный бык.
Ольга неожиданно хитровато прищурилась и спросила:
— Откуда вам все это известно? Вы же — врач-психиатр? Или это шутка?
— Не шутка, — признался Русинов. — Я однажды увлекся языком и окончил МГУ. Правда, заочно, филологический. А попутно еще выучил четыре языка, — уже похвастался он.
— Кто же вы на самом деле?
— Пенсионер! — засмеялся он. — Вольный человек. Приехал рыбу ловить. Петр Григорьевич, кстати, тоже не только пчеловод.
— Это Петр Григорьевич! — с уважением произнесла Ольга. — А как вам удалось так рано оказаться в пенсионерах?
— Я служил, — нехотя сказал он. — Полковник в отставке...
— Еще и полковник? — усмехнулась она, и Русинов ощутил недоверие. — Не скажешь, глядя на вас...
— Но ведь я полковник медицинской службы, — поправился Русинов и понял, что отпугнул ее. Возникший было интерес мгновенно угас, и Ольга, торопливо прибравшись на столе, заспешила к больному: пора было снимать его с «голгофы».
— Не возьметесь полечить мне невралгию? — спросил он, больше для того, чтобы выправить нелепо прерванный разговор.
Она была не такой восторженной девочкой, как показалось при знакомстве. Откуда-то в этом легком, бродящем напитке появился старый хмель сарказма.
— Ах, у вас еще и невралгия? Интенсивная зарядка и бег трусцой, — посоветовала она и скрылась за дверью.
Русинов смотрел ей вслед через окно. Это резкое ее отчуждение вызывало досаду и одновременно как бы подчеркивало, что здесь не любят людей, у которых нет четко определенного положения. Если ты врач — то уж врач, а тут действительно такой букет. Скорее всего, Ольгу насторожила всеядность Русинова,
