– Я смотрю, ты на банки перешел, охотничек. – Он несильно ткнул Сергея в бок. – Что, консервы не кусаются?
– Да уж. – Сергей помрачнел. – Сидел, вырезал для Иришки бусы, из рябины, как ей нравится. И накатило. Нож в руках танцевать стал. Пойду, думаю, во двор, а то ведь всю поделку на фиг испорчу. И пошел. Карабин с собой захватил, на всякий случай.
Глеб обернулся посмотреть на корягу. Глубокие отметины на ней говорили, что успокоиться Сергей сумел не сразу. Мазал безбожно.
– Теперь вот жалею. Патроны-то негде взять, а я полторы коробки просто так, без толку…
– Патроны я привез, – сказалГлеб, – И консервы, и сигареты, и запасные элементы к «подсолнуху». Все, что ты просил.
– А записи для Иры?
– Да, пять новых серий. И одежду кое-какую, по мелочи.
– Хорошо.
– Как она, Сережа?
Сказал и тут же устыдился вопроса. Не стоило. Что он хотел услышать?
Лицо Сергея застыло, омертвело на секунду. Опять стало нормальным, но взгляд он увел в сторону. Спрятал.
– Как обычно, – ответил он. – Лучше не становится, но и хуже, слава богу, тоже.
Глеб промолчал.
– Ей надо в Город. Мы найдем ей врача… врачей. Они ее вернут.
– Они превратят ее в машину. Ты можешь представить ее лежащей на гидравлической койке, в паутине контактов и трубок, приросшей к этим чертовым агрегатам?! Машина будет дышать за нее, гнать кровь, думать…
– Но Ира будет жить! Как ты не понимаешь? Жить! Слышать тебя, понимать твои слова!
– Она и так прекрасно понимает меня, Глеб. Хватит об этом.
– Прости, друг. Прости. Я ведь тоже…
– Любишь ее. Я знаю.
Сергей поежился, запахнул подбитую мехом куртку, собственноручно выделанную из грубой кожи.
– Что-то холодает к вечеру, – сказал он. – Пойдем в дом?
– Сейчас пойдем, – кивнул Глеб. – Пусти-ка…
Он отстранил друга и повернулся к коряге-тиру. Из широкого рукава плаща, как живой, выскочил его «глок», врос в ожидающую ладонь.
Коряга опустела. Две банки волшебным образом исчезли с нее меньше чем за секунду.
Гаусс-пистолет стреляет абсолютно бесшумно.
– Зверей таким не пугнешь, – обронил Сергей, скрывая за небрежным тоном свое восхищение, – они грохота боятся больше, чем пули.
Глеб пожал плечами. Когда-то его учили применять различное оружие, в открытом бою и из засады. Для собственной защиты и для нападения. Против атакующего и обороняющегося противника. Быстро, эффективно и без сомнений. Чтобы убивать, а не наводить испуг.
Он забыл многое, но не это.
Сидели под тусклым светом единственной лампы, курили привезенные Глебом сигареты. Молчали. В стаканах, с любовью вырезанных из бересты, плескался злой самогон.
– Через год ко мне будет уже не подъехать, – Сергей кивнул за окно, – вон как разрослось, настоящие джунгли,
– Да уж. Помолчали еще.
– Как там, в Городе?
– Все по-старому. Дно шевелится. Синклит хочет объединиться с «зелеными» и пролезть наверх во время следующих выборов. У них много сочувствующих в корпоративном секторе, так что, может, и получится. Посмотрим,
– Ядро расколется?
– Нет, не думаю. – Глеб затянулся ментоловым «Фрегатом» и тут же, пока еще холодило нёбо мятное послевкусие, запил дым хорошим глотком самогона. Взял с тарелки маринованный гриб. – Цеховики, конечно, любят Орден, но они проголосуют за победителя, как всегда.
– Раньше Синклиту не удавалось собрать большинство голосов.
– Раньше симбиотов открыто не поддерживал «Неотех». А «Неотех» хочет подгрести под себя все федеральные военные заказы, монополизировать обслуживание Форсиза и внутренних линий обороны. Если ему это удастся, то весь Город будет плясать под дудку «новых».
– Политика, – усмехнулся Сергей. – Благородному рыцарю не приличествует лезть в столь грязное дело. А то он может ненароком обмакнуть краешек своего белоснежного плаща в какое-нибудь особо липкое дерьмо.
– Пошел ты.
Сергей улыбнулся широко, открывая пожелтевшие от табака крепкие зубы, махнул залпом полстакана и встал, отодвигая табурет, Прихватил с тарелки хрустящих луковых колечек.
– И правда пойду, – сказал он, – поставлю Иришке новую запись. Поскучаешь тут без меня?
Глеб махнул рукой, Иди, мол.
–Я хочу спросить тебя. Можно?
– Конечно. Спрашивай,
– Как ты любишь его?
Она улыбнулась, смешно наморщила лоб.
– Не знаю… Как близкого и родного мне человека. Как мужчину. Сережа очень много значит для меня, правда. И он делает для меня все.
Он молча кивнул, затушил сигарету о гладкий пластик столешницы. Она дотронулась до его плеча.
– Теперь ты хочешь спросить меня, как я люблю тебя?
– Да.
– Тогда спроси. Он помедлил.
– Как ты меня любишь, Ира?
Его голос звучал ровно. Может быть, даже чересчур ровно. –Я люблю тебя, как себя, – сказала она, удерживая его ладонь между своими. – Как брата, как друга, как мужчину. Люблю, как тебя.
Он встретился с ней глазами и увидел дрожащую на ее ресницах влагу. Его горло сжалось.
– Скажи мне, – хрипло попросил он. – Пожалуйста.
Она смотрела на него, не отрываясь, и в ее зрачках он видел свое крошечное перевернутое отражение.
– Я люблю тебя, – сказала она и назвала его по имени. – Люблю тебя всегда. Всегда.
Ночь бродила за окном, ухая голодной совой, на разные лады перекликаясь звериными голосами. Ночь недобро заглядывала в комнату желтым огрызком луны из-под нахмуренных сизых туч. Ночь грозила людям крючковатым зеленым пальцем с верхушки молодой сосны. Смотрите мне!
Они смотрели. Глеб на причудливые узоры, без явного умысла вырезанные ножом на крышке стола, Сергей в дно своего берестяного стакана. А видел каждый из них что-то совсем другое.
– Зачем ты приехал, Глеб? – глухо спросил Сергей. – Я ждал, пока ты сам скажешь, но ты молчишь.
– Я приехал просить тебя.
– О чем?
