— Ну вот, готовьтесь к сдаче теста на пороховые газы и частицы, — Фима изобразил равнодушную задумчивость и принялся ждать наводящих вопросов.
Удовольствие пришло не от меня, а от Ромки.
— Это как: тест на газы? — спросил Ромка, поворачиваясь и с любопытством глядя на Фиму. — Дышать, что ли, в трубочку.., или что?
— В трубочку будешь дышать, когда в вытрезвитель попадешь, — хмуро объяснил Фима, — или за руль пьяным сядешь. А «или что» начнется.., ну, в общем, я тебе потом объясню. Тест же, про который я говорю, в простонародье называется «смыв». Суть его в следующем, — Фима начал делать своей рукой на моем бедре движения, имитирующие набор текста на клавиатуре компьютера. Пришлось жестом указать ему на недопустимость таких тренировок в общественном месте на глазах у подчиненных. Быстро убрав руку, Фима шмыгнул носом и занялся своим любимым делом: разглагольствованиями перед профанами.
— В момент выстрела пороховые газы разлетаются в разные стороны, в том числе и на того, кто держит оружие в руках. Мельчайшие частицы пороха оседают на руках, лице, открытых участках кожи и одежде. С кожи не сходит все это примерно двое суток, как ни оттирай. С одежды можно состирать быстрее. Ну вот с вашей кожи и будут соскребать пороховые частицы, если они там есть. Я исчерпывающе ответил на ваш вопрос, юноша? — Театрально откинувшись на спинку сиденья, Фима улыбнулся от удовольствия по поводу собственного красноречия.
— А как это «соскребать»? — спросил Ромка, не успокоившийся и захотевший подробностей. — Чем соскребать?
Я тоже заинтересовалась ответом Фимы, хотя и виду не подала. По своему опыту я знала, что, чем больше аудитория, тем дольше длится объяснение.
— Ну, молодой человек, — приосанился Фима и бросил быстрый взгляд на меня. Заметив, что я вроде не интересуюсь, он стал сбавлять пафос своей речи и снова осторожно покусился на мое бедро. — В идеале, юноша, это делается растопленным парафином. «Смыв» называется еще парафиновым тестом. Парафин прикладывается к телу и застывает, а потом изучается все, что он в себя вобрал.
— Ни фига себе эпиляция! — пробормотал обеспокоенный Ромка. — А это очень больно?
— Это зависит от того, на какой высоте у тебя расположен болевой порог, — ласково объяснила я, хлопая Ромку по руке. — Если низко, то перешагнешь легко.
— А если высоко, так ты на нем и останешься, это называется болевой шок, — с серьезной рожей посулил Фима и тут же успокоил:
— Ну ты не бойся, там за такими делами всегда врач следит.
— Я и не боюсь, еще чего, — тихо сказал Ромка и отвернулся.
Виктор выехал на дорогу, и вдали завиднелась ядовито-зеленая Фимина «Ауди».
— Так, я вижу, мне пора, — нараспев сказал Фима. — Диктую диспозицию. К вам, мадемуазель, я приезжаю завтра в редакцию с утра. Не с раннего утра, а с приличного. К девяти не обещаю, но не позже десяти буду точно. Вы мне подпишете бумажку, на основании которой я формально становлюсь вашим адвокатом. Если вас побеспокоят господа из органов до моего приезда, звоните, кричите, требуйте и отказывайтесь. Без адвоката ни шагу и ни слова. Вы все поняли?
— Ты будешь адвокатом всех троих? — спросила я. — И Виктора и Ромки?
— Да, Ефим Григорьевич! — Ромка снова повернулся и с надеждой посмотрел на Фиму. — Вы меня устраиваете! — значительно произнес он, но не достиг поставленной цели.
— Весьма приятно слышать, но не получится, юноша, не получится, — покачал головой Фима. — Это же одно дело. Поэтому один адвокат у вас быть не может. Но я решу эту проблему. Короче, до завтра!
Виктор остановил «Ладу», Фима вышел из нее и, наклонившись, строго взглянул на меня:
— Постарайся, Оля, сейчас поехать домой и ни во что больше не вляпываться. Одного этого дела тебе может хватить надолго. Убийство — штука серьезная, а при таком количестве свидетелей глухарем оно вряд ли станет. Поэтому вас будут дергать долго, нудно и качественно.
Я молча кивнула, чтобы не провоцировать Фиму на продолжение речи, он хмыкнул и, захлопнув дверцу машины, пошел к своей «Ауди».
Виктор поехал по дороге в мой район. Я закурила и задумчиво произнесла, словно подумала вслух, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Ну что ж, а не навестить ли нам сейчас некоего Юрия?
Виктор бросил на меня быстрый взгляд через зеркало заднего вида и, ничего не ответив, повернул направо. Я поняла, что он согласился.
Ромка задергался на своем сиденье и, тяжко вздохнув, спросил у меня:
— Ольга Юрьевна, извините, пожалуйста, а вы не подскажете, эпиляция — это очень больно?
— Ты про парафин, что ли, волнуешься? — усмехнулась я. — В том месте, где действительно не очень приятно, тебя тестировать не будут, не волнуйся.
— Ну а все-таки? — робко настоял Ромка.
— Отстань, а? — попросила я. — Ну как я могу тебе объяснить ощущение? Все сам узнаешь в свое время. Подожди немного!.. К тому же, можешь мне поверить, даже в твоем возрасте осталось не так много новых ощущений, поэтому нужно ценить предоставленные возможности, даже если это парафиновый тест.
Не удовлетворенный моим ответом Ромка замолчал и отвернулся к окошку, начиная заранее переживать завтрашние неприятные процедуры. Я же думала о другом. Теперь меня мучали сомнения, правильно ли я поступила, что не сказала оперативникам о своем разговоре с Константином? Правильно ли, что больше поверила ему…
Я думала, курила и ответа не находила, а мы тем временем подъезжали к району стекольного завода, к работе Юрия, товарища Константина. Теперь уже, когда вся эта история оказалась серьезнее, чем я сперва думала, и времени было упущено слишком много, нужно было спешить. Вот мы и спешили.
Район новостроек, о котором говорил Константин, располагался на бывшем пустыре, иначе и не объяснишь, как же так могло получиться, что нужный нам дом — или, наверное, правильнее было бы сказать, домина — стоял как бы сам по себе с четкой границей со всех сторон. Границей этой являлись широкие участки незастроенной земли. И не только незастроенной, но даже и незасеянной. Даже сухих кустарников не росло вокруг этого строения, а до ближайших домов было не меньше двадцати метров.
Огромная девятиэтажка из белого кирпича, извиваясь, стояла огромной несуразной спиралью.
Для удобства будущих жильцов в нескольких местах ее прорезали арки, в ближайшую из них мы и въехали.
Пустой двор внутри освещал прожектор, установленный на крыше. Виктор остановил машину, и я вышла, щурясь на этот прожектор, ожидая, что сейчас меня окликнут из полумрака и спросят, какого черта мы сюда приехали на ночь глядя. Однако пока все было тихо.
— Как ты думаешь, Виктор, сторож должен слышать, что подъехала машина? — спросила я, недоуменно осматриваясь по сторонам.
Вместо Виктора мне ответил Ромка:
— Конечно, должен, — и шмыгнул носом. — Если, конечно, не дрыхнет у себя в биндюге Получив такое веское подтверждение своим мыслям, я пошла к ближайшему подъезду, разумеется, не зная, где мне искать столь небдительного сторожа. Но не успела я сделать и трех шагов, как Виктор остановил меня. Оглянувшись на него, я обратила внимание на Ромку: Ромка неплохо начал справляться при Викторе с ролью переводчика.
— А вон видите, Ольга Юрьевна, — громко возвестил Ромка, показывая пальцем. — Виктор говорит, что справа одно окошко освещено.
Я посмотрела туда. Пришлось даже отступить чуть в сторону, и теперь, отойдя от прямого света прожектора, я и сама увидела, что на втором этаже над ближайшим к нам подъездом неярко, как от одной небольшой лампочки, светится окно.
— Значит, там кто-то есть! — торжественно заявил Ромка и покосился на Виктора. Виктор кивнул, соглашаясь, что перевод сделан верно.
— Логично, — сказала я и, для уверенности засунув руки в карманы плаща, направилась к нужному
