— Ну как же! Ты же сам сказал: яблоко из сада Гесперид. Молодильное яблоко. А Гет так боится умереть.
— Малыш мой! Радость моя! Дай я тебя поцелую! Ну конечно же! Сад Гесперид! Как я раньше не подумал! Дай-ка мне сюда это яблоко.
— Оно мое!
— Ну что ты, малыш, конечно же, твое. Я прошу дать на время. На минуту. Или на две.
— Ладно, но только на две. Логос взял яблоко, прижал к щеке и тут же отдернул руку.
— Что с тобой?
— Ничего. — Логос огляделся. Нянька как раз вышла из комнаты. — Эй, Гет, — позвал он бывшего гения.
Вентиляционная решетка сдвинулась в сторону, и наружу высунулась плоская змеиная голова.
— Держи яблоко и никому его не отдавай. Никому, пока я не позволю. Ни человеку, ни богу. Ты понял?
— А как я справлюсь с богом? — спросил змей.
— Как-нибудь обхитришь.
— А мы с тобой еще поговорим об Элии? — спросил Постум.
— Ну разумеется, — пообещал Логос.
Вечером нянька обыскала детскую. Все игрушки были на месте — и погремушки, и лошадки, и крошечные куклы-гении, — а золотого яблока не было. Тотчас нянька побежала к Летиции, позвали слуг. Искали. Малыш Постум смотрел на переполох и улыбался.
Глава 17
Апрельские игры 1976 года (продолжение)
«По заявлению посла Чингисхана, Танаису ничто не угрожает. Разграбление Иберии варвары объясняют вероломством самих жителей этой страны».
«На девятидневной тризне по диктатору Пробу не смог присутствовать его внук Марк Проб. Бенит же не сменил траурные темные одежды на белую тогу, чем поверг всех присутствующих в недоумение».
«Напротив Капитолия на правом берегу Тибра установлена база статуи Геркулеса и бронзовые ступни будущей огромной фигуры».
Поезд тащился мимо станций, деревушек, городов. Люди входили и выходили. Шустрый чернявый парень уселся на скамью напротив. От него пахло чем-то приторно-сладким. Ярко-синяя туника была вышита красным шелком.
— Ты римлянин, — сказал он Элию и похлопал по яркому рекламному проспекту с фотографией Колизея.
— Возможно, — ответил тот. Было жарко. Ноги болели после перехода по пустыне. Хотелось спать.
— Куда едешь?
— Туда же, куда и поезд. Элий не выдержал, наклонился, потер правую голень.
Парень захохотал, обнажая белые зубы.
— Я Марк Библ. А ты?
Элий помедлил, затем сказал тихо:
— Я — Гай Элий Перегрин.
— У меня контора в Танаисе, торговое дело, — Марк Библ сунул карточку. — Будешь в Танаисе — заходи. Все струсили, думали, монголы грабанут Готию. ан не вышло. Слабоваты оказались.
— А ты уехал из Танаиса на всякий случай? — поинтересовался Элий.
— Бродяга, на что ты такое намекаешь?
— Я не намекаю, а говорю: ты уехал, когда опасность была близка, но теперь хочешь вернуться. Вполне закономерный поступок.
Торговец расхохотался, в преувеличенном восторге хлопнул ладонью по столу.
— Все рвали когти. И римляне, и варвары. Ты бы видел, что творилось. Билеты на теплоходы подскочили втрое в цене. А ты, ты сам-то! Небось был где-то далеко.
— Да, я был далеко, — согласился Элий.
— А теперь возвращаешься?
— Нет, просто еду на встречу.
— Так чего же попрекаешь?
— Я не попрекаю, а констатирую.
— Куришь? — спросил торговец и достал из кармана серебряную плоскую коробочку. Элий отрицательно покачал головой.
— Это не табак, кое-что получше. — Из серебряной коробки торговец извлек тонкую палочку. — Попробуй.
— Ты этим торгуешь?
Марк Библ опять взъярился, преувеличенно, фальшиво:
— Слушай, ты, без фокусов. Кури. А не то я велю ссадить тебя с поезда. Я могу.
— Староват ты для торговца в розницу, — заметил Элий, беря палочку и закуривая. Сделал затяжку и выбросил палочку в открытое окно.
— Ты что! — Торговец даже привстал с места, будто глазам не поверил.
— Ты сказал: закури, или высадишь. Вот я и закурил.
— Ну ты даешь! — то ли восхищенно, то ли осуждающе покачал головой Марк Библ, достал палочку и сунул меж зубов.
Элий выхватил из рук торговца коробочку и вытряхнул ее содержимое за окно.
— Э-э-э…— только и провыл кратенько Библ, выронил изо рта наркотическую палочку, позабыв, что хотел закурить. Потом завизжал тонко и зло. В смуглом кулаке сверкнул коротенький ножик.
Но рука его тут же намертво оказалась прижатой к сиденью, а пальцы будто раздавило тисками. Ножик дзинькнул, закатываясь под сиденье.
— Сейчас будет станция, — прошипел Элий в ухо с массивной золотой серьгой. — Там сойдешь.
— Так ты… — ахнул понятливо торговец, и губы его плаксиво запрыгали. — Да я… вижу, печалится человек, дай, думаю, помогу. Может, болит что, может плохо. Я по доброте душевной помочь хотел. Клянусь Геркулесом. Просто помочь.
— На станции сойдешь или, клянусь Геркулесом, позову вигилов.
Элий отпустил незадачливого благодетеля. Библ поднялся, постоял, пошатываясь.
— Да вигилам плевать на зелье. Здесь все курят… все…
— Пошел! — приказал Элий. И Библ исчез.
«Не надо было уезжать», — в который раз подумал Марк Проб.
Не надо было. Но почему? Знамений дурных не было. Предчувствий тоже. Была звенящая пустота, которая не давала вылупляться будущему. Пустота, затягивающая трясиной. Пустота, поглощающая голоса — богов, людей и гениев.
