— Настоящие римляне!
— Именно!
— Принести нашему доблестному гвардейцу вина! Столетнего фалерна! — воскликнул Макрин. — Но ты уверен, что ни один не струсил? — спросил вкрадчиво.
Камилл спешно схватил бутылку, потом взял себя в руки, сдержался, помедлил мгновение, сам наполнил чашу, медленно поднес к губам и сделал один долгий глоток. Отставил чашу. Он так собой гордился сейчас.
— Ни один, — выдохнул он облегченно. — Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим.
— Преторианцы призваны были защищать Цезаря, — напомнил Макрин. — Всегда и везде. Камилл сморщился, прикрыл глаза рукою.
— Да, клялись. Везде. В том-то и дело, что везде не получилось. Что было делать? Цезарь мог отказаться… Но тогда бы убили тех пятерых. И остальных тоже. А что мы могли? У них — винтовки, у нас — ничего. Меня избили до полусмерти. — Камилл замотал головой из стороны в сторону. — Мне до сих пор по ночам снится, как он сгибается под «ярмом», я пытаюсь помешать, но не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Но какая тут вина, если у них винтовки, а мы безоружны?
Макрин сделал знак, и Камиллу вновь наполнили чашу вином.
— Какой ужас! Как вы позволили, чтобы над Цезарем провели столь позорный обряд! — голос Макрина дрожал от негодования.
— Позволили? — переспросил Камилл. — Если бы могли это предотвратить, мы бы умерли все. Но мы ничего не могли сделать. Охранников было столько же, сколько нас. Все с винтовками. С мечами. А у нас голые руки. Мы все были истощены, слабы после ранений.
— И вы долгое время смотрели, как издеваются над Цезарем, и молчали?
— Долгое время? Да нет, все кончилось быстро. Мы закрыли глаза. Никто на самом деле этого не видел. Тех, кто видел, мы убили. Всех. Квинт — Малека. Мы — остальных.
— Цезаря били?
— Два или три раза ударили плетью. Я видел следы на коже… потом.
— Он кричал, звал вас на помощь?
— Нет, нет, — перебил Камилл. — Он не звал. Он просто крикнул один раз. Так, сквозь зубы, а потом нет, не кричал.
Камиллу выпил чашу залпом. Он совсем захмелел. Ведь дети хмелеют быстро. А он сейчас был как ребенок. Он говорил и говорил. Макрин не перебивал его. Лишь успокаивающе похлопывал по плечу. Да безмолвный его помощник подливал вино в чашу.
— Неужели будет официальное расследование? — жалобно спросил Камилл. — Это невыносимо. Император не может такое допустить.
— Нет, нет, вас не в чем упрекнуть! — запротестовал Макрин. — В этом эпизоде. Но тот другой случай? Вот тут я не так уверен… — Он замолчал и выразительно посмотрел на Камилла.
Бил наугад. Вдруг получится?
— Какой другой случай? — недоуменна пробормотал Камилл заплетающимся языком, — Другого случая не было…
— Ну тот, когда… — Макрин замолчал, ожидая новых признаний.
— Ты о чем? Не было никакого другого.
— Ну я о том, когда…— Макрин срочно призвал на помощь писательское воображение. — Эта драка…
— Ты о драке Неофрона с Квинтом? Так то из-за бабы. Разве такое подлежит какому-нибудь расследованию?
— Нет, разумеется, нет, — поспешно сказал Макрин.
После допроса Камилла отпустили. Домой, к маме. Он шел шатаясь, оступаясь, порой держась за стены.
— Мы должны были умереть… Мы должны были умереть.
Он распахнул дверь своего домика с пьяным возгласом:
— Пусть этот мир рухнет в Тартар! Я не пожалею. Ни минуты не пожалею. — И залился пьяными слезами. Только теперь он вспомнил, что давал клятву никому не рассказывать о позоре Цезаря. И как это Макрин вытянул из него тайну?
Вечером Крул, развалясь на ложе, опять что-то жевал. Иногда Бениту казалось, что старик и не уходит из триклиния. Так и спит здесь, просыпается, ест и опять засыпает.
— Ну как? Получилось? — поинтересовался старик, когда появился Бенит.
— Я узнал такое!..
— Знаю, знаю, — махнул рукой Крул и отрезал кусок ветчины. — Скушай, внучек. Ветчина изумительная. Но все это мелочь. Ерунда. Подумаешь, прошел под «ярмом».
— Это значит, что Элий — бывший раб. И его дети, если таковые родятся, получат статус матери, а не отца. Понимаешь? Никто из его детей, кроме Постума, не имеет права быть императором.
— А… Ну, к воронам Элия и его детей. Надо вот что сделать. Надо, чтобы просочилось в прессу, что в плену Элия избили плетями, а потом изнасиловали.
— Что за фантазия, дедуля? Тебе захотелось союза Венеры с какой-нибудь телкой?
— При чем тут я. На самом деле Элия оттрахали и избили. Оттрахали так, что он не мог ходить. Это всем ясно. Только все об этом стыдливо молчат.
— Кто тебе такое рассказал?
— Никто не рассказывал. Я и так знаю.
— Знаешь, дед, твои откровения никто из репортеров не посмеет озвучить или поместить в вестнике.
— Заплати сто тысяч — напишут и озвучат, вот увидишь.
— Нет, не напишут.
— Может, за сотню и не напишут. А вот за двести точно напишут. И еще от себя присочинят.
Бенит нахмурился, посмотрел на старика с отвращением и вдруг сказал:
— Нет.
— Почему, мой мальчик?
— Элий — Цезарь Империи. Хотя и бывший. Такое не надо о нем сочинять. И про «ярмо» не надо. Ты понял, дедуля?
— Что за глупая сентиментальность?
— Не надо, — повторил Бенит.
— А я все равно сделаю, — хихикнул Крул.
— Не смей! — заорал Бенит. — Не смей сочинять про отца Постума такое.
— Ты что привязался к этому гаденышу? К Элиеву отродью? Ну ты и дурак, Бенит. У тебя есть свой собственный сын. Его и надо сделать императором.
— Не смей оскорблять императора, дед, — прошипел Бенит.
В тот же вечер Бенит вызвал к себе Порцию.
— У тебя отныне специальное поручение. И плата будет в два раза выше, — сообщил диктатор своей помощнице. — Ты должна будешь ежедневно просматривать «Первооткрыватель» до выхода. Назначаю тебя куратором. Все сообщения касательно Цезаря… бывшего Цезаря, — поправил себя Бенит, — мне на стол. А в другие вестники передай: без моего разрешения имя Цезаря упоминать нельзя.
— В Риме отменяют свободу слова?
— Ты забыла закон об оскорблении Величия императора.
Глава 4
Январские игры 1977 года (продолжение)
