посвятила столько лет бессмысленному и ненужному занятию. И когда наконец она покинет Дом весталок навсегда, то окажется выброшенной на улицу сорокалетней старой девой, никому не нужной, раздражительной, во всем разуверившейся, привязанной только к своему брату, мечтающей о невозможном и не верящей в свои мечты. У нее не было даже средств, чтобы вести безбедную жизнь. Просить же о помощи Руфина она не хотела.
Неожиданно огонь в жаровне вспыхнул и рванулся к куполу храма. Искры полетели во все стороны. Валерия бросила на треножник несколько шариков благовоний и лучинки. Она знала, что подобные вспышки зачастую сулят беды Великому Риму. Но в этот раз Валерия истолковала вспышку как гнев Весты. Это к ней обращался священный огонь, требуя внимания и заботы. И предостерегая о чем-то. О чем — Валерия не знала.
Она не заметила, как минули часы ее ночного бдения и другая весталка явилась ей на смену. Жрице было всего шестнадцать, и она появилась в храме недавно, выросшая в бедности, с невыразительной внешностью и погруженным в мечтательность умом, лишенная столь свойственной римлянкам практичности. Она была уродливой карикатурой на Валерию, насмешкой, посланной богами.
Выйдя из храма, Валерия не пошла в свою комнату. Она бродила вдоль бассейна, любуясь отражениями многочисленных статуй и наблюдая, как светлеет вода вместе с небом над Римом. Валерия знала, что сегодня должно что-то произойти. И когда привратница принесла известие, что возле ворот ее поджидает мужчина и просит незамедлительно выйти, Валерия поняла, что предчувствие ее не обмануло. Она обрадовалась, увидев Вера, — гладиатор непременно должен был знать о судьбе Элия.
Валерия стиснула его руку, будто это была длань бога, протянутая смертной во спасение.
— Ты что-нибудь знаешь о нем? — Глаза Валерии заблестели, хотя она не плакала уже пять лет, с того дня, когда Марк Габиний уговаривал ее бежать.
— С ним все будет хорошо. Если, разумеется, теперь с кем-нибудь может быть хорошо, — отвечал Вер. Она не поняла его слов и сказала:
— Я слышала, что случилось с Марцией. Это ужасно. Вер выглядел измученным — он исхудал, был плохо выбрит и, похоже, не спал последнюю ночь. Глаза его лихорадочно блестели. Валерия почувствовала, что Вер-положил ей на ладонь записку. Точно так же, как когда-то Марк Габиний. Валерия невольно вздрогнула, хотя и понимала, что Вер передает ей не любовное послание.
— Веста должна услышать мои слова. Не уходи из храма, пока не услышишь ответа. Жги благовония. Приноси жертвы. Уж не знаю как — но заставь Весту выслушать тебя. Римляне не могут напрямую общаться с богами. Но ты — жрица. Ты можешь. Когда Веста ответит, прочитай мою записку. Ты так искренне и преданно служила богине, что она должна заговорить с тобой.
— Искренне и преданно, — повторила Валерия и смутилась.
Именно в эту ночь она сомневалась в своей искренности и преданности.
— Иди же. И пусть Веста поможет всем нам. Он повернулся и зашагал на оживавший после ночного сна форум. Несколько минут Валерия смотрела ему вслед, затем хотела направиться к храму, но какая-то женщина в темной палле молитвенно протянула к ней руки. Валерия остановилась. Женщина показалась ей странно знакомой — она не сразу поняла, что видит свое собственное материальное отражение. Только Валерия была в белом, а эта почему-то носила погребальные одежды.
— Валерия… — сказала женщина не размыкая губ. — Тебя Веста не услышит…
— Не услышит…— согласилась Валерия.
— Люди общаются с богами только через гениев. Дай мне записку.
Валерия послушно положила на протянутую ладонь сложенный листок. Она смотрела на женщину как завороженная. Ее гений… она видит гения, как видят те, кто избран богами. Не зря прожита жизнь, ради этого мига — прекрасного мига — стоило бодрствовать долгие годы возле священного огня.
— Умница… — сказала женщина.
И, поднимаясь в воздух, стала медленно таять, оставляя платиновый след в бирюзовом небе. Ее гений улетал к богам, унося с собой записку Весте — так думала Валерия.
Руфин вынужден был сидеть в ложе и делать вид, что смотрит на арену. А по арене расхаживала мужеподобная Клодия в золоченых доспехах и театрально вскидывала руку с мечом, ожидая приветственных криков. Неужели она выиграет Аполлоновы игры? Впрочем, Руфину все равно, кто выиграет: Клодия или Ав-реол. Император, в отличие от простых смертных, никогда не берет для себя гладиаторских клейм. В этом он равен богам. Или преступникам. Он может заказать гладиатору победу в войне. Но зачем? Рим и так достаточно могуч, чтобы побеждать, не рискуя разом потерять все. Если Руфин не сделал подобного во время Третьей Северной войны, то он уже не сделает этого никогда. Он может пожелать прекращения эпидемии, если она охватит Империю. Но медицинские центры в Риме и Александрии так совершенны, что разработают любую вакцину. А поражение гладиатора приведет к непрекращаемой эпидемии. Получается, что Империя больше не нуждается в исполнении желаний. И гладиаторы дерутся ради прихоти людской, ради мелких и глупых капризов. Дар богов пережил сам себя.
Так не все ли равно, кто победит? Пусть чернь забавляется.
Александр забился в угол старой кладовки, как это делал в детстве, когда рассчитывал спрятаться от злого мира, который его всегда незаслуженно обижал. Бог Оккатор, расстраивающий замыслы людей, вот истинный покровитель Александра. Цезарь завернулся в толстое шерстяное одеяло, но его все равно била дрожь. Его узкое лицо с выступающей по-заячьи верхней челюстью и большими светлыми глазами казалось в эти минуты беспомощным и жалким как никогда. Сейчас он меньше всего походил на Цезаря, наследника Римской империи. Впрочем, он всегда мало походил на Цезаря.
Утром к нему приходил центурион Проб, потом префект претория, все чего-то требовали, о чем-то спрашивали, по несколько раз повторяя вопросы. Цезарь не понимал, чего от него хотят, почему не могут оставить в покое? Затем явился медик, у Цезаря взяли анализ крови и (он весь дрожал, вспоминая об унижении) анализ спермы. Неужели люди не видят, как он несчастен? Зачем его так мучают? Он не сделал ничего плохого. Он любит Марцию. И он согласен жениться не ней. Корнелий Икел кричал на него и даже замахнулся. Неужели префект претория хотел ударить Цезаря? О боги, почему он родился Цезарем, единственным наследником, почему? За что такое наказание? Он хотел бы просто жить, жениться на Марции, лежать у бассейна в перистиле и читать книги.
Жаль только, что Марция убежала, Александр был бы ей хорошим мужем. Он бы не стал ревновать ее к Элию, пусть спит с сенатором, если так его любит. Только он совершил непростительную ошибку, когда начал оправдываться, надо было взять вину на себя. Тогда бы Марция вышла за него замуж… и он был бы счастлив. Они были бы счастливы.
И он уже почти верил в это…
Когда Корнелий Икел вошел в таблин императора, Руфин сидел в кресле, прикрыв глаза рукою. Казалось, император дремал. Но едва префект закрыл за собою дверь, как Август опустил руку, и префекту сделалось не по себе от его неподвижного взгляда. Ничего радостного префект претория поведать не мог. Как все и предполагалось с самого начала, нападение на Марцию оказалось дешевой инсценировкой. Кому-то необходимо было бросить тень на Цезаря. И это удалось. Учитывая, что Цезарь никогда не пользовался популярностью, грязная история нанесла по императорскому дому тяжелый удар. Но пока только падают листья, а скоро начнут валиться деревья. Нет сомнения, что составлен заговор с целью уничтожить династию Дециев. Слишком много совпадений. Марция — любовница Элия.
А Элий в случае отстранения Цезаря или его смерти должен занять место Александра. Фактически Элий — единственный наследник императора, если Цезарь будет устранен. Есть, правда, еще Викторин Деций. Но он — бездетный старик, прикованный к инвалидному креслу. Кто-то надеялся натравить Элия на беспомощного Цезаря, полагая, что сенатор не простит надругательства над любимой женщиной.
— А ты не преувеличиваешь? — перебил префекта Руфин. — В конце концов, Марция Элию не жена, а всего лишь конкубина.
— Не думаю, что это умаляет Элия в чьих-то глазах. Но надеюсь, что ты так же не хочешь, чтобы императорскую власть наследовал Элий.
Префект претория произнес эту фразу как бы между прочим, прекрасно понимая, какой эффект она должна произвести. Руфин не ответил. Даже лицо его не дрогнуло. Но показное спокойствие не могло
