сожгла записку. Валерии надлежало пробыть в храме еще десять лет.
Следующие пять лет промелькнули быстро. Пять лет слились в одну ночь, в которой пылал огонь и причудливые тени скользили по стенам храма. Рим заложен на гнилом месте. И в первые годы, когда Вечный город был еще маленьким поселком, в домах постоянно горел огонь, чтобы перебороть гнилостный дух болотных испарений. Рим разрастался, низины засыпались, и надобность в постоянном поддержании огня отпала. Лишь в храме Весты продолжал пылать огонь, выжигая отвратительные миазмы духа. Пусть люди мирно спят, но кто-то должен бодрствовать, поддерживать пламя и думать о покое и доброте. И его мысль сбережет Рим.
Валерия вздрогнула. Сколь многое случилось за те годы, что она провела здесь. Она пришла сюда в мирные времена одиннадцатилетней девочкой, томясь от снедавшей ее тревоги, будто предчувствуя грядущее лихолетье Третьей Северной войны. Когда началась война, ее семья была многочисленна и могущественна — отец, два брата, мачеха, дядя — молодой красавец, завидный жених, по которому сходила с ума половина римских Девчонок. С началом войны отец оставил свое место в сенате и возглавил вторую когорту Четвертого легиона. Старший брат только что закончил подготовку легионера. И только Элий из-за своего возраста еще не мог воевать. Но он так старательно размахивал деревянным мечом, что все видели в нем будущего бойца. Никто не знал, как долго продлится война.
Война продлилась три года. Три года двери храма двуликого Януса оставались открытыми: знак, что Великий Рим ждет всех своих сынов и дочерей назад. Но, когда двери храма закрылись, из всей семьи, кроме Валерии, остался один Элий. Одинокий, испуганный мальчик в разоренной войной, но победившей Империи. Имение, которым некому стало управлять, лежало в руинах. Дом в Каринах обветшал и лишился почти всех своих сокровищ, проданных за бесценок. Именно в те дни неприязнь Валерии к младшему брату невольно сменилась жалостью. Валерия ничем не могла ему помочь — она не имела права покинуть храм в течение двадцати с лишним лет. А у Элия даже не было родных, кто бы мог заняться его воспитанием. Ближайшим родственником мальчика был император Руфин. Это было одновременно и честью, и насмешкой. Императору было недосуг заниматься несовершеннолетним сиротой. Август поселил мальчика в Палатинском дворце и забыл о нем. Одним богам известно, кто занимался воспитанием Элия. Но Валерии порой казалось, что боги в самом деле причастны к тому, что творилось с ее братом. Когда это оказывалось возможным, Валерия покидала Дом весталок и посещала брата. Поначалу он несказанно радовался этим встречам, потом сделался просто вежлив с сестрою и наконец — стал ее избегать. Закончив высшую школу риторики, он исчез из дворца. Вскоре Элий объявился в Афинской академии и пять лет провел среди отъявленных вольнодумцев, сторонников классической демократии. Потом он уехал в Александрию, этот центр всемирной науки, где были созданы первая паровая машина, первый двигатель внутреннего сгорания и, главное, изобретен порох.
В Александрии находился огромный, похожий на храмовый комплекс Союза академий. На самом деле — центр самого утонченного промышленного шпионажа. Стоило какому-нибудь изобретению появиться в Империи или за ее пределами, как в этом здании уже знали об этом, и тут же хитрые головы начинали искать практическое применение безумным выдумкам ученых. Кое-кто из историков утверждал, что Союз академий, основанный по приказу императора Гостилиана, сыграл гораздо большую роль в укреплении Империи, нежели сомнительный дар исполнения желаний. Говорят, первые служители Союза выкрали у кельтов секрет изготовления стали и разыскали в Египте древний папирус с описанием элементов, дающих электрический ток. Здесь же сберегли нелепые игрушки ученых, такие как фонтан Герона и его «паровую машину», пока практичные умы не нашли им более удачное применение. Над входом в главное здание Союза была прибита огромная золотая доска с полным текстом завещания Гостилиана:
«Сын мой, помни, мощь Империи — в развитии ее науки. Твои глаза должны замечать все новое, что появляется как внутри Империи, так и за ее рубежами. Пусть это новое не пылится в ненужности, а приносит блеск и славу твоему правлению».
Даже после признания самостоятельности Египта и установлении династии Персия Египетского Рим сумел удержать за собой Союз академий, как сохранил военные базы в Карфагене, Антиохии и Пальмире. В Александрии шутили, что Союз стоит всех военных баз Империи вместе взятых.
Три года Элий слушал курс в Медицинской академии, интересуясь вопросами биологии. Но затем вновь сменил свои интересы, отправился в Афродисий, где написал блестящую и популярную историю этого города скульпторов. В изнеженной и порочной Антиохии он легко мог приобщиться к разврату, но остался к нему безразличен. Он посетил Пальмиру и Петру, его называли Адрианом наших дней. О нем постоянно писали в вестниках, напоминая о блестящем происхождение юноши и трагической гибели его семьи во время войны. Он прослужил два года в команде вигилов, ибо служба в армии или в ночной страже была обязательной для человека, желающего занять государственную должность. Несколько раз он бросался в самое пекло пожара и выносил людей из огня. При этом он никогда не играл в героя. Даже самые рьяные недоброжелатели не могли подметить в нем неискренности. Руфин наконец соблаговолил обратить на него внимание. Элий получил официальную должность в администрации провинции Нижняя Мезия, стал свидетелем беспорядков, которые ему удалось уладить необыкновенно быстро и удачно и — как считали многие — с ущербом для Империи. Потом он отправился в Месопотамию, уже почти семь столетий независимую, привез оттуда ряд необыкновенных проектов, но ни один из них не нашел применения. Тогда он сделался волонтером в «армии Либерты» и отправился в пустыню выкупать рабов на невольничьих рынках.
В Аравии он приобрел таинственный дар будущего гладиатора — начал общаться со своим гением. Ему прочили карьеру блестящего политика, уже тогда, несмотря на молодость, он мог бороться за место в сенате. Но Элий выбрал школу гладиаторов и арену. Чьи-то исполненные желания и чьи-то разбитые мечты. Его карьера гладиатора прервалась так же внезапно, как и карьера ученого. Но, несмотря на всю кажущуюся хаотичность жизни Элия, несмотря на все метания, в его жизни прослеживалась отчетливая и ясная нить. Как будто Парки выткали ее отдельно от всех людских судеб.
Валерия не сомневалась, что эта нить из чистого золота.
Теперь Элий исчез. Одни говорили, что он убит, Другие — что его похитили. Многие считали, что он отправился в дальнее путешествие, решил вспомнить молодость и через некоторое время должен объявиться в Антиохии или Тимугади. Но Валерия чувствовала, что с братом случилась беда. Она послала письмо Руфину с просьбой принять ее. Она считала, что может рассчитывать на это как родственница Августа, сестра сенатора и весталка. Но не получила даже ответа. Что в нынешнем Риме, пронизанном бесконечными условностями и нормами этикета, было не просто бестактностью, но демонстративной грубостью.
Весталки предлагали помощь по мере сил — те, кто имел связи, пытались что-то разузнать. Но ни в префектуре вигилов, ни в канцелярии первого префекта претория, ни даже на Палатине ничего не знали о судьбе Элия. Нападение на Марцию привело весталок в ужас. Вчера утром Валерия посетила Эсквилинскую больницу, но ей сообщили, что Марция спит и ее лучше не тревожить. Валерия не настаивала. Она всегда недолюбливала конкубину[50] брата и втайне ей завидовала — ее красоте, ее успеху у мужчин, умению быть всегда привлекательной и, главное, ее уверенности в себе. Но теперь Валерия искренне ужасалась. А ужаснувшись, мысленно обращалась к Марции с мольбой о прощении за свою нелюбовь.
Но, несмотря на все тревоги, в эту ночь Валерия все равно поддерживала огонь в храме.
Служение Валерии было чем-то сродни служению ее брата. Колизей давным-давно превратился в подлинный храм, арена — в алтарь, на котором потом и страхом, отчаянием и слезами и зачастую и кровью приносились жертвы богам. Огонь в храме Весты горел скорее по инерции, чем по необходимости. Религия превратилась в ритуал.
«Мы разменяли Рим по мелочам, — думала Валерия. — Мы хотели злата и серебра, любви прекрасных женщин и всеобщего поклонения. Мы исчерпали лимит чудес, и теперь самое большое, самое драгоценное чудо — жизнь — ускользает от нас».
Валерия не знала, допустимы ли подобные мысли в храме в те минуты, когда она поддерживает огонь. Но нельзя запретить себе думать. Прежняя неуверенность вновь и вновь воскресала в немолодой уже женщине, протянувшись цепочкой едва различимых следов из детства, как тянется кровавый след за раненым зверем. Но в последнее время Валерию все чаще и чаще посещала мысль, что она напрасно
