зашелся в хохоте. На этот раз вместе с ним, как по команде, загоготали помощники. Отсмеявшись, Луготорикс утер слезы и снисходительно взглянул на Грациллония.
— Вы и в конюшню уже заглянули? Ну-ну, центурион, вы не девица на выданье! — Луготорикс подтянул кувшин поближе, наполнил свой кубок до краев и с преувеличенной осторожностью подвинул кувшин обратно. Двигался он несколько замедленно, ибо был пьян. — Разве их кто-нибудь обидел? Нет. Накормили, напоили, спать положили, — он шумно отхлебнул вина и закашлялся. — Сами же видели — тепло, солома мягкая… Зачем портить товар? Да и прибытку-то с него… Больше на харч потратишь. Я же патриот, как и вы. Моя служба — искать недоимщиков, и я их ищу. Моя служба — собирать подати, и я их собираю. Да только сердце у меня доброе. Я же нож к горлу не приставляю. Всегда даю время, много времени. Найдете деньги, пожалуйста, я подожду. Хотя у меня тоже семья, и я должен ее кормить. Но я всегда даю время. Ну, а уж если деньги не находятся, значит, не хотят давать или же плохо искали. Что делать? Беру тогда зерном, или скотом, или вот сопляками этими. Но, конечно, строго по стоимости плюс скромное возмещение за труды и терпение. А как же? Ведь если те не будут платить, — он снова приложился к кубку, — и эти не будут платить, откуда государство деньги возьмет?
— И что будет теперь с детьми? — не поднимая глаз, спросил Грациллоний.
— Откуда мне знать? — пожал плечами Луготорикс. — Будем надеяться, попадут в христианские дома и там обучатся христианской вере, и души их спасутся. Так что я делаю богоугодное дело. А дадут за них немного. Сколько лет их еще кормить, пока они начнут работать, в поле или еще где…
— В веселом доме! — осклабился один из подручных Луготорикса, низенький, тщедушный, со шрамом через всю щеку. — Молоденькие курочки там очень даже в цене.
— Я этого не говорил, я этого не говорил! — пьяно запротестовал Луготорикс. — Мое дело — продать, а деньги сдать в казну. Эти деревенские обычно такие уродины! Нам, правда, сегодня попалась одна… но это, скажу я вам, редкость!
Грациллоний вспомнил тонкие цепкие пальчики…
Он стиснул зубы и опустил голову, чтобы не выдать охватившего его негодования. В конце концов, что он мог сделать? Римская империя держалась на чиновниках. На чиновниках да на армии. Но про армию вспоминали, когда возникала угроза или когда шатался трон, а чиновники в государстве были, есть и всегда будут. У него секретная миссия, и вести себя он должен как лазутчик. Меньше говорить, больше слушать. И не поддаваться чувствам.
— Что ж, — сказал он. — Каждый служит Риму на своем месте. Я, кстати, направляюсь на запад Арморики. По имперскому делу. Край для меня новый, а вы, я смотрю, люди бывалые. Везде походили, много видели. Не поможете советом, к чему готовиться в пути, чего опасаться? Что там вообще творится?
Луготорикс был заметно польщен.
— Мы и сами не больно-то осведомлены, что там, в той стороне, — произнес он после некоторого раздумья. — Курьерская связь с Арморикой ненадежная, особенно что касается частной корреспонденции. Властям тоже веры мало. Я на самом деле лучше знаю, что твориться в Массилии, чем в Байокассиуме. Здесь, в Белгике, все спокойно. Война с Магненцием их почти не коснулась. На востоке, у германцев, тоже мир. Молодцы германцы. Не то что франки. Дикари! В общем, здесь у нас тишина. Или затишье. Но на западе все гораздо хуже. Чем дальше, тем хуже. Вы, я надеюсь, не один?
— Нет, со мной моя центурия.
— Это хорошо. Все-таки армия… Но мой вам совет — будьте крайне осторожны. Не думаю, что бакауды осмелятся напасть на армию, хотя время сейчас такое, что…
Слово было знакомо Грациллонию. Он его слышал когда-то давно. Но что оно значило — не мог вспомнить.
— Бакауды? — переспросил он. — Грабители?
— Если бы, — ответил Луготорикс со злобой. — Мятежники. Люди — если их можно считать людьми, — которые бросили свои дома, ушли в лес и не просто живут разбоем, нет, они создали целую организацию. Они называют себя «бакауды» — герои — и воюют против государства. Зверье! Волки! Переловить их по лесам да распять на деревьях! И то будет мало!
— А твоему Христу хватило, — пробормотал Грациллоний. К счастью, в эту минуту в комнату вошел мальчик с глиняной миской на подносе. Грациллоний указал ему на соседний стол. Он сухо сообщил Луготориксу, что привык ужинать в одиночестве и, не обращая внимания на обиженные взгляды мягкосердечного сборщика податей, пересел.
Узнал он немного, и находиться в этой мерзкой компании ему больше не хотелось. А дети… Что ж, оставалось только молиться, чтобы Митра — или Христос, или какой там бог стоял у их колыбелек — поскорее принял к себе их намаявшиеся удрученные души. Ничто не должно отвлекать Грациллония от служения человеку, поклявшемуся вернуть Риму его величие.
III
Мощеная дорога еще много миль шла на юг, а потом повернула на запад. Грациллоний решил не срезать — месяц был дождливый, землю развезло, и по тракту все равно выходило быстрее. Центурион не отмерял заранее дневные переходы. Когда он чувствовал, что люди устали, он объявлял ночной привал, и легионеры разбивали лагерь и окапывались.
Сам он ехал верхом. Иногда ему хотелось пройтись вместе со всеми в пешем строю, но это было бы нарушением субординации. И палатку ему разбивали отдельную. Командир должен отличаться от подчиненных. Это было понятно всем.
За ночь солдаты успевали отдохнуть и еще находили время почистить и подлатать обмундирование. На марше они выглядели браво. Грациллоний вел отряд колонной по четыре. Так они не занимали всей дороги, и им не мешали часто встречавшиеся крестьянские повозки. Чтобы поберечь копыта своего коня, Грациллоний прижимался к обочине, где земля была утоптанная, но мягкая. Вьючных лошадей вели сзади трое легионеров. Каждый день Квинт Юний Эпилл назначал нового авангардного, которому выпадала честь везти знамя. Доспехи его покрывала медвежья полость. Вслед за авангардным шли легионеры в полном боевом облачении, чуть в стороне, сбоку, — центурион в серебристой кольчуге, в небрежно завязанном под горлом плаще и с алым султаном на шлеме. В унисон стучали подбитые гвоздями башмаки, но строй не был идеально ровным: солдаты не стеснялись в движениях. Знающий глаз в этой мнимой разлаженности увидел бы готовность при малейшей угрозе мгновенно сплотиться, слиться в единое целое и дать отпор.
Сначала Грациллоний вел отряд по знакомым местам, где они бывали когда-то с отцом. С тех пор почти ничего не изменилось. Гладкие дороги, возделанные поля, пасущиеся на сочных лугах стада коров. Частые перелески и разбросанные кругом селения, обычно в несколько деревянных домов. Длинные одноэтажные дома поделены на две части; в одной живут люди, другая — для домашней скотины в холодную зиму.
По дорогам громыхали повозки. Если груз был слишком тяжел, то крестьянин в грубой толстой куртке и деревянных башмаках, жалея лошадь, шел рядом. Ездили и верхом — на лошадях или на мулах. Но большей частью ходили пешком, с котомками, корзинами за спиной или нехитрым сельским инструментом — лопатой, киркой, мотыгой — на плече. Никто не пугался вооруженных людей, даже женщины. Завидев отряд, крестьяне сначала открывали рты от изумления, затем, спохватившись, сдергивали войлочные шапки и приветствовали легионеров громкими возгласами. Через каждые миль пятьдесят-шестьдесят попадался город. Это был мирный край.
Но чем дальше забирали на юг, тем безотраднее становилась картина. Людей навстречу попадалось все меньше, селения встречались реже. Южные города, как и везде, были обнесены защитными стенами, однако сделанными наспех, из всего, что под руку попало. Даже из могильных плит и обломков статуй. Такие стены через год давали усадку, покрывались трещинами и достаточно нелепо смотрелись в качестве защитных сооружений. Вряд ли они могли надолго задержать варваров. Скорее, это были свидетельства страха и бессилия. Даже внутри городских стен жители не всегда чувствовали себя в
