– Подожди. Хозяин мой из конторы явится, тогда получишь.
– А когда он заявится? – продолжал ныть Гриша.
– На то и хозяин. Когда захочет, тогда и придет.
Ты, чем зря бездельничать, взял бы топор да словил куру…
Гришка нехотя поднялся и направился в сарай.
Там послышалось громкое кудахтанье, затем пяток несушек, хлопая крыльями и поднимая пыль, выскочили из приоткрытых ворот. За ними появился Гришка. В его кулаке, роняя с шейного обрубка кровавые пенные капли, покачивалась пестрая куриная тушка.
– Ларис! Ты где? Куру ощипи, – крикнула Шура, хрустя зеленым яблоком.
Лариса вынесла из сарая худой тазик, осторожно, чтобы не запачкаться кровью, положила в него еще теплое куриное тельце и уселась щипать. Но не успела. За калиткой загудела машина, и Темлюков с Васькой Большаковым внесли во двор корзину и несколько картонных коробов.
После чего Вася вернулся к матине и, сильно косолапя, осторожно вынес ящик водки. Гришка, заметив спиртное, оживился и побежал помогать. Из Васькиного «газона» во двор перекочевал кованый темлюковский сундук и его же тощий рюкзачок.
– Чегой-то вы приволокли? – подбоченясь и глядя на короба, водку и корзину, тоном недовольной хозяйки поинтересовалась Шура.
– Для прощанья закупил. Надо же твой отъезд из деревни отметить, – улыбнулся Константин Иванович. – С гонорара… Можешь соседей позвать.
– Зачем деньги тратить? – покачала головой Шура, но чмокнула Темлюкова в губы.
– Вроде все… Поеду, – оглядев внутренность «газона», сообщил Вася.
– Нет уж. Оставайся. Ты у меня по морде получил, кто старое помянет… Сегодня гостем будешь, – Шура в упор посмотрела на Васю.
За рулем, – буркнул тот и отвел глаза.
Ничего, место найдем – уложим.
Жена вломит. Не предупредил.
А ты вези жену к нам, – предложил Темлюков.
Тяни свою бухгалтершу, – подхватила Шура.
Угу, – согласился Вася и, уже залезая в кабину, добавил:
– Все равно вас на зорьке к поезду везти.
Сам велел…
Из подручного материала во дворе скоро вырос огромный стол, и, как в сказке, скатерть- самобранка заполнила его вином и закусками. Шура пошла по деревне звать людей. Понемногу народ начал подтягиваться. Сперва неловко переминаясь у калитки, матюхинцы смелели и приближались к столу.
Еще солнце не успело закатить свой шар за поросший лесом матюхинский бугор, а во дворе Шуркиного дома полным ходом шла гульба. Степан, что жил через дом от Шуры, в молодости гармонист и гуляка, заявился с трехрядкой. Заведенная гармошкой тетка Глафира тонким голосом затянула частушку. Пропев куплет и не удержав порыва, вышла в круг. За ней молодухи, Наташка и Зойка. Толик, единственный парень на всю деревню, привыкший дергаться на теперешних танцульках, под гармошку плясать не умел и неуклюже переминался и притаптывал между девками и бабами.
Шура увлекла Темлюкова, и он, на удивление компании, отплясал лихо и со знанием дела. Васька привез супружницу. Бухгалтерша поначалу поджала губки и держалась в стороне. Но, выпив стаканчик, сбросила туфельки на каблуках и, выхватив платочек, утицей поплыла по кругу. После танцев снова вернулись к столу. Глафира предложила выпить за отца Шуры. Стали высматривать Гришку, но тот давно упился и похрапывал в сарайчике.
Откушав и выпив, народ запел. Темлюков сидел рядом с Шурой и, наблюдая за гулянкой, думал, как бы хорошо взять кисти и запечатлеть прощальную деревенскую Шуркину ночь. Но, понимая, что тоску этих песен, переливы трехрядки кисть не возьмет, пожалел о том, что его живописное искусство имеет свои границы.
Шура же, наблюдая за соседями, думала совсем о другом: «Ну и рожи! И я прожила с ними всю молодость! А жрут сколько! Нам бы этой жратвы на месяц хватило. Больно щедрый мой художничек. Придется брать хозяйство в свои руки…»
Спать так и не ложились, только Ваську Большакова пристроили в горнице, чтобы водитель успел немного отдохнуть – ему спозаранку за руль.
С рассветом притомленные гости потихоньку разбрелись по домам. Степан еще проводил молодух по деревне, но скоро и его трехрядка смолкла. На смену гармошке утреннюю перекличку начали матюхинские петухи. Шура растолкала Ваську, уложив на его место бухгалтершу. Большаков протер глаза, умылся и пошел греть движок своего «газона». В машину погрузили сундук живописца, его невзрачный рюкзачок и маленький Шуркин чемоданчик. Провожать Шуру на станцию поехала одна Лариса. Упившегося Гришку привести в чувство никто и не пытался. Ему еще неделю предстояло «болеть», опохмеляться и снова «болеть». И только в конце недели Гришка мог войти в ту тягостную норму своего трезвого бытия, что наблюдалась у него вчера днем.
Билеты на поезд для Темлюкова и Шуры Вася взял еще накануне. Поезд на разъезде Воскресенского стоял всего две минуты. Вася помог внести в тамбур знакомый для него своим весом сундук и выскочить.
Поезд уже дернулся, когда из председательской «Волги» вышла супруга Клыкова Надя и бегом в последнюю минуту закинула Темлюкову корзину со своими домашними гостинцами. Клыков лишь успел помахать рукой. Когда поезд показал сцепки последнего вагона, председатель усадил жену на заднее сиденье, но с места не тронул. Через двадцать минут с московским поездом он встречал кандидата ЦК партии, главного референта по вопросам культуры, кандидата АН СССР Станислава Андреевича Прыгалина. Клыков сам себе будет шофером, ему предстоит успеть за двадцать минут дороги интимно подготовить московского гостя.
Поодаль, под деревцем притулился «рафик». Колхозный микроавтобус ожидал членов выездного областного совета. Они прибывали из Воронежа тем же поездом, что и высокий московский гость.
Темлюков ехал в Москву, а в Воскресенском клубе, пустынном и отмытом от следов его присутствия, на фреске, ожидающей суда, вели свой дикий хоровод языческие девы, и в каждой из них, если приглядеться, можно было признать местную штукатурщицу Шуру.
Часть вторая
1
Рабочий день Министерства культуры закончился. Опустели казенные кабинеты с портретами лысоватого основателя Совдепии вперемешку со Станиславским, Шолоховым и Луначарским. Замолчали черные служебные аппараты, провода которых тянулись в литфонды, худфонды, партотделы и КГБ.
Уборщицы уже протерли унылый, затоптанный паркет коридоров. Здание погрузилось в скучную тишину, и только Зинаида Сергеевна своего кабинета не покинула.
Она ждала звонка из Воронежа и воображала мстительные картины: фреску ненавистного Темлюкова замазывают белым известковым раствором. Нет, сперва соскабливают изображение, а уж затем белят.
Так надежнее: под белилами фреска может открыться вновь, через много лет, когда самой начальницы не будет на свете. Уйдя в тень кладбищенских оград, она окажется бессильна и не сможет влиять на мир живых. Пока она многое может. Терентьева с гордостью оглядела свое рабочее место. Оно нелегко далось.
