прочитанного не увидел. Почему-то стоило лишь зажмуриться, как перед ним возникала совсем другая картина. Он обозревал пустынный город, по улицам которого изредка проносились допотопные открытые автомобили. Холодная черная вода отражала горбатые мостики, очень знакомые Славе. «Это же Питер», догадался молодой человек и поежился — так неуютно и тревожно выглядел этот город. Тогда Синицын вынул из кейса напечатанный на принтере роман, пошел с ним в ванную и, усевшись на табуретку, открыл новую главу. Начал читать и вздрогнул.
Холодной и дождливой осенью 1918 года в Петрограде часто стреляли, а по пустынным улицам громыхали грузовики с вооруженными людьми. Редкие прохожие, заслышав гул мотора, прятались в подъезды и подворотни. Зловещие грузовые авто сновали по городу, развозя отряды чекистов. Горожан, заподозренных в антипатии к Советам, расстреливали без суда и следствия. После убийства Урицкого большевики объявили красный террор. Образованных и состоятельных людей брали в заложники, которых затем расстреливали сотнями. Человек в кожанке с маузером вызывал ужас. Под видом чекистов пьяные матросы и солдатня грабили горожан.
Казалось, что Питер дрожит от страха.
Поэтому старый яблоневый сад с сочными красновато-оранжевыми плодами, застывший в покое и величии на окраине города, выглядел неестественной декорацией. Сад находился на Ярославском проспекте и в своих глубинах прятал небольшой дворянский домик. Выстроенный в середине девятнадцатого века в модном тогда ампирном стиле с колоннадой на фасаде и светлой охрой стен, он как бы не заметил страшных событий, захлестнувших начало двадцатого столетия.
В гостиной и двух кабинетах, обставленных старинной мебелью, ничего не менялось много лет. Типичное жилье не слишком богатого русского барина. И лишь мансарда с потайной лестницей вовсе не походила на европейское жилище. Низкая мебель, ширмы и ковры, коллекция восточного оружия и огромная библиотека с книгами на тибетском, китайском и фарси говорили о необычных пристрастиях владельца. Над софой, покрытой персидским ковром, в рамке тисненой кожи висела миниатюра с изображением прекрасной девушки. Бархат ее бездонных глаз притягивал и завораживал. Других фото или картин в мансарде не было.
Хозяин дома, седой смугловатый мужчина с чуть раскосыми глазами и белым клинышком бородки, прогуливался по саду. Сабсан Карамжанов ждал сына. Тимур обещал вернуться днем, и отец был взволнован его отсутствием. Сабсан обучил Тимура искусству единоборства, и тот мог за себя постоять. Но этой осенью жилось слишком беспокойно, а сын еще не научился ярости.
Хмурые низкие облака быстро неслись над яблонями, иногда раскрывая небольшие просветы, и в них на миг пробивалось заходящее солнце. По проспекту прогромыхал грузовик и остановился у соседнего дома. Сабсан подошел к забору и стал глядеть через прутья на узорчатые ворота соседского особняка. Там жил заводчик Филиппов с юной дочкой, к которой его сын питал нежные чувства.
У Федора Филиппова, как и у Сабсана, жена умерла при родах. Верочка Филиппова и его Тимур живых матерей не видели. Это обстоятельство, вместе с тревогой революционного времени, соседей сблизило. Если раньше миллионер-заводчик высокомерно поглядывал на странного обитателя маленького ампирного дома, то теперь, после конфискации заводов, он стал гораздо скромнее.
Да и шумные сборища, раньше случавшиеся у заводчика чуть ли не каждый день, давно прекратились.
Ворота соседского сада раскрылись, и люди в кожанках с винтовками и наганами побежали к крыльцу. Послышался громкий стук. Это прибывшие прикладами винтовок лупили в парадное. Не дожидаясь хозяина, они выломали дверь и ворвались в дом. Не прошло и пяти минут, как Филиппова выволокли на улицу в одной рубашке и поставили к дереву. Сабсан видел лицо соседа, оно не выражало ни ужаса, ни мольбы.
— Что вылупился, гад, буржуй? — с ненавистью заорал один из чекистов.
— Хамы, — спокойно бросил Филиппов и отвернулся.
Прогремел залп, и заводчик, прислонясь спиной к стволу, сполз на землю.
Затем из парадного вывели немолодую женщину. Сабсан знал, что это Глафира, няня Верочки Филипповой. Глафиру стрелять не стали, а прикладом выгнали на улицу.
Женщина рвалась назад, но один из солдат грязно ее обругал и пальнул вверх.
Женщина подхватила длинную юбку и побежала. Через минуту в доме послышался истерический женский крик. Стрелявшие в Филиппова вернулись в дом. Крик не смолкал. Сабсан напрягся, словно кошка, прыгнул на забор и через секунду оказался возле парадного. Двоих часовых в прихожей он уложил ударом ладоней. Те повалились, как мешки, не издав ни звука.
Взбежав по широкой мраморной лестнице, он увидел, как в гостиной на полу трое в кожанках сваливали в раскрытую скатерть все ценное, что им попадалось на глаза. Женский крик доносился из внутренних комнат. Сабсан с лету ногой уложил одного, из тех, кто занимался грабежом в гостиной. Второй метнулся к винтовке, но не успел: гур прошелся колесом и достал его носком в живот. Третий с криком бросился внутрь дома. Его Сабсан настиг у самых дверей спальни. Отрубив бегущего ударом в затылок, он влетел в спальню и увидел, как трое в кожанках сдирают с Веры юбку. Остальная одежда девушки валялась на полу спальни. Сабсан сперва не заметил четвертого. Тот, видимо главный в этой компании, стягивал в углу с себя кожаные портки.
Запутавшись в штанинах, он не сумел сразу выхватить маузер, и Сабсан успел сделать свой молниеносный выпад. Троих насильников он уложил в несколько приемов и, обессиленный, сам рухнул на паркет спальни. «Стар стал», — подумал гур и, немного отдышавшись, обратился к девушке:
— Надо уходить, дочка.
Веру душили рыдания, но она кивнула и со стоном поднялась. Сабсан восстановил дыхание, встал и, подойдя к лежащему со спущенными штанами начальнику, вынул из его кармана сложенный вчетверо листок, развернул и прочел:
«Старший уполномоченный ОГПУ тов. Козелков».
Всхлипывая и смущаясь своей наготы, Вера начала одеваться. Разбросанные по гостиной гэпэушники признаков жизни не подавали. Вера кое-как справилась со своим туалетом. Сабсан взял ее за руку и повел к мраморной лестнице, но, услышав внизу шум, остановился. В парадное ввалилась новая группа чекистов и с порога открыла огонь.
— Где второй выход? — спросил Сабсан у Веры.
Та от страха и обиды не могла вымолвить ни слова, лишь показала рукой.
Маленькая лестница из каморки прислуги спускалась вниз. Через узкую дверь они попали в кладовую. Из нее черный ход вел в сад позади дома. Здесь заводчику сгружали продукты для кухни.
— Беги к забору. В углу небольшая щель, ты пролезешь. У тебя есть поблизости кто-нибудь из знакомых?
— Няня, — прошептала Вера, не переставая всхлипывать.
— Отправляйся к ней.
Девушка кивнула и исчезла в саду. В доме раздавались топот и стрельба.
Сабсан поднялся назад по узкой лестнице и вышел в коридор. На него наставили винтовки. Кто-то из чекистов ударил по голове сзади. Сабсан упал и отключился.
Сколько пробыл без памяти, он не знал. Когда очнулся, понял, что его куда-то волокут. Чуть приоткрывглаза, стараясь не показать, что пришел в сознание, огляделся. Его волокли по длинному серому коридору. У двери движение приостановилось. Сабсана поставили на ноги. Перед тем как войти, постучали.
Пленник успел прочитать надпись на табличке «Начальник петроградского ВЧК Бокий Глеб Иванович». Затем дверь открылась, Сабсана впихнули в большой, освещенный электричеством кабинет и посадили на стул.
— Свободны, — услышал задержанный приятный интеллигентный баритон и открыл глаза.
За огромным письменным столом стоял поджарый мужчина и пристально его разглядывал.
— Вот ты какой. Взвод раскидал… — как бы сам себе сообщил хозяин кабинета и подошел к задержанному:
— Сколько тебе лет?
