но Олег даже не поднял голову, чтобы посмотреть, у кого он так сорвался.
– А я его, – произнес он равнодушно. – И до него. И после него. Там такое творилось – не считали, не смотрели, кто валится. Самолет тряхнуло, – смотришь, цел. Пригнешься только к прицелу – и работаешь. Хаос. В наушниках вой, мат, крик… Кто-то стонет, и голос знакомый. Если прислушаться, то можно узнать, но ты себе просто команду даешь – не слушать. Работаешь… «Барракуда», «Файрфлай», два «Авенджера». Это то, что мне по пленкам фотопулеметов подтвердили. За один бой. Если кто и повалился еще, то на группу записали, но это уже вряд ли, как я сейчас понимаю. А вообще, – Олег поднял голову, но ни тон, ни выражение его лица не изменились, – до сих пор неизвестно окончательно, сколько мы там наколотили. Англичане засекретили результаты того боя вусмерть. Мы только по своим и видели: одно пустое место за столом, другое, третье…
Олег снова сунул царапающую снег палку в костер, и она зашипела, выплеснув в прозрачный воздух столбик белого пара. Он был подполковником в тридцать один год – в военной авиации это не такая уж редкость, но в полковом сейфе лежала принадлежащая ему «Золотая Звезда», а любой нормальный военный, открыв рот, смотрел на невероятный для «вэвээсника», выдающий его с головой орден Ушакова на груди. Однако при всем этом Олег Лисицын понимал, что тот поход изменил его навсегда. Он никогда не сможет стать прежним. И не хочет. Молодежь молчала, сидя вокруг него. Кто-то глядел в угасающий огонь, кто-то вздыхал своим собственным мыслям или воспоминаниям. Потом, пережив паузу, ребята начали негромко переговариваться. В воздухе висело какое-то странное чувство, и на опустившего в плечи голову подполковника почему-то не смотрел ни один человек. Они все были боевыми летчиками, и на почти каждого сидящего здесь пацана или молодого мужика, как он прекрасно знал, приходились сотни часов налета на реактивных боевых машинах. А также как минимум по три десятка боевых вылетов во враждебном, не прощающем ошибок небе, а то и воздушных боев. У многих на счету имелись сбитые, и по всем законам войны они давно уже были «стариками» – бывалыми, опытными, умелыми и уверенными в себе пилотами, которых им так не хватало на фронте в сорок втором и сорок третьем… И все же он опять подумал, что эти ребята принадлежат к совершенно другому поколению. Пять лет разницы – ерунда, как лишний просвет на погонах, если не понимать и не осознавать такое нутром, как осознает это он.
Он не сказал ребятам всего, как не мог сказать это до конца самому себе. У него, у закаленного и злого бойца, тряслись пальцы, когда он вспоминал некоторые детали того боя и случившегося за ним, дошедшие уже позже, потом. Гибель в этом бою однофамильца, второго Лисицына, как будто выбила из Олега кусок души. Они никогда не были особо близкими друзьями, но это неожиданно, непонятно даже для него самого воспринялось так, будто его навечно оставшийся 23-летним старший брат второй раз сгорел в своем «МиГе» – и теперь уже на его глазах. А ведь то, как сбили немногословного, вечно улыбающегося одними глазами капитана, пилота отмеченного косым белым кольцом «Яка» их 5-й эскадрильи, с нарисованной на борту карикатурной фигуркой шахматного коня, не видел тогда действительно никто.
Страшным было даже не количество опустевших к концу этого чудовищного дня мест в столовой летного состава. Самым страшным, как Олег понял позже, было то, что кто-то из них еще вполне мог быть жив, по крайней мере, несколько часов. Но разворачивать для поисков не вернувшихся считавшую к этому дню каждую тонну мазута эскадру было бы самоубийством, как самоубийством было бы выпускать в воздух уцелевшие «КОРы», хотя бы теоретически способные сесть на воду гидросамолеты «Советского Союза» и «Кронштадта». Ожидая второй волны англичан, в ангаре «Чапаева» с отчаянной скоростью перевооружали и заправляли истребители, вокруг наверняка еще шныряли последние недобитые ими одиночки, которых сторожила барражирующая на последних каплях горючего сборная восьмерка Кожедуба и Султана. Операторы последнего работоспособного радиолокатора эскадры вели одновременно десятки целей, и еще больше усложнять причудливую желто-коричневую картину их примитивных разверток означало бы поставить под удар все достигнутое. Достигнутое такой страшной ценой, что она, эта цена, не оставляла выбора.
Тех из не вернувшихся на родную палубу пилотов-истребителей «Чапаева», кому удалось сесть на воду или пережить прыжок с парашютом, не искали. Их имена навсегда остались неизвестными среди имен тех, кто умер еще в небе или при ударе о волны, спрессованные в бетон скоростью падающих машин. И каждый из уцелевших понимал, что он мог быть среди них. Каждый боевой летчик, попавший в авиагруппу первого советского авианосца, пережил за годы войны многие десятки смертей товарищей, погибавших на его глазах или просто не возвратившихся из боевых вылетов. В большинстве случаев летчики воспринимали это почти спокойно: иначе было просто не выдержать. Но смерть в бесконечном море – сначала от холода, а потом от жажды – сторожившая каждого из них за несколькими сантиметрами бортовой брони хрупкого авианосца или за выкрашенным синим и черным цветами дюралем фюзеляжа палубного «Яка», была все же другой. Такой, что не думать о ней было невозможно даже многие годы спустя. Никогда не завидуйте красивой форме военных моряков. Мало есть на свете таких страшных смертей, какие достаются им…
Утром на подполковника посматривали с разных сторон, мелкими, прячущимися взглядами. В летной столовой было по-обычному шумно, офицеры переговаривались и шутили, работая вилками и запивая завтрак или кофе или, для любителей, местным чаем. Кормили в Китае отлично, в том числе не только летчиков, но и технический персонал – для некоторых это служило достаточным основанием остаться даже на «второй срок». Олег подумал, что, судя по всему, с откровенностью он вчера все же чуть- чуть переборщил, пусть даже оставив три четверти собственных мыслей при себе. Возможно, ограничься он общими словами о том, как было зябко и тошнотно в раскачивающемся стальном ящике, наискось ползущем через океан, это их удовлетворило бы, и все остальные подробности были лишними. С другой стороны – это были его боевые товарищи, пусть и нового поколения. Вряд ли признание в том, как старшему лейтенанту Лисицыну было страшно в том походе, способно будет поколебать их уважение к нему – на этой общей для них войне оно будет формироваться совершенно другими факторами.
– Еще, пожалуйста? – спросил Олега наклонившийся над его столиком знакомый солдат. Полтора года назад, по рассказам летчиков, воевавших в Корее до них, подавальщицами в столовых (например, у авторот и прожекторных частей) работали девушки-китаянки в чистеньких бежевых фартучках, но после пары «аморалок» их, к сожалению, убрали навсегда. Байки это или нет, он не знал, но в авиачастях такого не было и не могло быть в любом случае – режим секретности всегда важнее физиологии.
– Нет, спасибо, – ответил Олег, закрывая чашку рукой, и парень ушел. За столиком подполковник остался один – комэски почему-то ушли, едва-едва запихав в рот утренний обильный завтрак и не оставшись на почти уже ритуальное двадцатиминутное чаепитие с разговорами. Было очень вкусно, а отсутствие аппетита из-за нервов – это личное дело каждого, и поваров волновать не должно. Предлагаемый желающим зеленый чай Олегу, в отличие от многих, нравился, и солдат это уже знал, но каким окажется сегодняшний день, было еще неизвестно, и почти наверняка ему придется провести несколько часов между штабом и комнатами предполетного инструктажа. Местный чай почему-то регулярно пробивал Олега на туалет «по-маленькому» – и будет лучше, если по крайней мере утром, в самое горячее время, его ничто не будет отвлекать.
Жалко все-таки, что здесь нет местных девушек – пусть хотя бы отдохнуть глазами. Многие из тех китаянок, которых он видел в Ляодуне и в двухнедельном отпуске в санатории «Улумбей», действительно были весьма милыми. Не очень красивыми, но вполне приятными. С другой стороны, можно было предположить, что те немногие из них, с кем он там сумел перекинуться хотя бы парой общих слов, как сравнительно неплохо понимающие русский язык имели приказ слушать все, о чем говорят советские летчики. С этим ничего не поделаешь: к такому надо относиться с пониманием, поскольку совершенно ничего страшного в этом нет. Но в отпуске на них хотя бы посмотреть можно было… Олег улыбнулся своему отражению в чашке еще раз и допил остатки уже почти остывшего чая. Теперь пора было идти.
Пройдя через столовую офицеров наземного персонала, он столкнулся взглядами с несколькими знакомыми инженерами и обменялся с ними кивками, одновременно отрицательно покачав головой на общий немой вопрос. То, будут ли сегодня боевые вылеты с фактической работой, он не знал – это зависело уже только от противника. Но напряжение висело в воздухе на протяжении всех последних дней, и этот, только что начавшийся, исключением не являлся. На часах было шесть с небольшим утра, и еще до полудня можно было ожидать чего угодно – от стандартных тычков отдельных групп штурмовиков в их растянутую до целлофановой толщины зону прикрытия до налета одной полусотни «Сверхкрепостей» и второй – «Тандерджетов» под прикрытием полутора сотен «Сейбров» на что-нибудь стратегически важное, вроде
