Сейчас, когда в Пхеньяне начинали происходить интересные события и когда в любую минуту делу могло понадобиться, чтобы он к ним подключился, генерал Разуваев не собирался уезжать далеко от посольского квартала. Но нужный ему человек находился недалеко, полтора или два часа езды в одну сторону, и на это можно было пойти – для того же дела.
– Едем в Намьянг, – приказал он капитану. – Сколько сейчас, семь? К полуночи вернемся. Обеспечь связь, предупреди пункт назначения, обеспечь охрану по полной форме. Все, как обычно, в общем, только быстрее.
Проведя всегда выделяемый на подготовку охраны десяток минут в разговоре со штабом 32-й ИАД по спецсвязи, генерал-лейтенант открыл собственный сейф, стоящий в углу кабинета на коротких, оформленных под лапы грифонов ножках. Сейф был еще девятнадцатого века, большой, английский, оставшийся от какой-то респектабельной торговой компании, размещавшейся в этом здании до японской оккупации. Бережливые японцы утилизировали полезный предмет, и когда их армия капитулировала, он почти напрямую достался первому советскому военному коменданту Пхеньяна, а после образования в 1948 году КНДР – и послу.
Заперев часть бумаг в сейф, генерал вынул с нижней полки маленький немецкий «Вальтер» и запасную обойму к нему, небрежно рассовав все по карманам. Забрав со стола оставшиеся бумаги и сунув (просто чтобы не слишком бросалась в глаза) коробочку из-под незапотевающих противогазных пленок под крышку изображающего китайскую пагоду бронзового чернильного прибора, известного тем, что им пользовались при принятии японской капитуляции, он покинул кабинет. Проследив, чтобы вернувшийся со двора капитан обошелся с бумагами так, как они того заслуживают, Разуваев кивнул стоящему «руки по швам» дежурному и вышел на улицу.
«Эмка» стояла у подъезда – если так можно было назвать главный выход из мелковатого для такого количества посольских и военных служб здания. Пространство до самой ограды было обсажено прозрачными сейчас кустами, на которых летом изобильно росли бесполезные в питании, но хорошо помогающие от жажды сизовато-красные ягоды. Прямо перед выездом с территории посольства, уткнувшись тупорылой мордой в закрытые ворота, стоял мощный крытый «ЗИС» с полувзводом «внешней» охраны. Двигатель его уже работал, выбрасывая в наступившие сумерки медленно расплывающиеся клубы пара и копоти. Еще один, меньшей грузоподъемности, автомобиль стоял вплотную за его машиной, – в нем, помимо нескольких охранников, главвоенсоветника сопровождали переводчики. За воротами стояла машина с корейскими военными, один из которых махал то ли капитану, то ли самому генералу рукой: «Мы готовы, можно ехать».
Всего охраны у генерал-лейтенанта было столько, что этого должно было хватить на нормальную диверсионную группу, даже дав ей право первого выстрела. Разумеется, это ничуть не гарантировало того, что на полдороге между Пхеньяном и Намьянгом ему не прошибет голову вовремя выпущенная умелым стрелком пуля. Выехав за ограду неприкосновенной территории советского посольства, генерал в качестве советника при вооруженных силах находящегося в состоянии войны государства автоматически превращался в совершенно легитимную цель, а редчайший в КНДР легковой автомобиль с несколькими машинами сопровождения спереди и сзади делал его просто лакомой мишенью для любого достаточно смелого врага, добравшегося из-за линии фронта до той дороги, по которой он сию минуту проезжает. На этой войне в генерала уже стреляли несколько раз – и каждый раз мимо. Но лишь попавший в цель выстрел считается снайперским, поэтому возможно, что все у него было еще впереди.
Хотя… Пули на этой войне он опасался все же несколько меньше, чем опалы по возвращении домой. Раскачиваясь в теплом нутре комфортной «полковничьей» машины, глядя на бритый затылок немолодого опытного водителя, генерал-лейтенант Разуваев размышлял «о вечном» – о том, сколько знакомых ему генералов и офицеров, вытащивших на себе чудовищную войну, были смещены со своих постов вскоре после Победы. И не по сокращениям армии, последовавшим сначала в середине 1945-го, а потом еще раз – в середине 1946-го, когда большинству имеющих значение для мировой политики стран вполне хватало собственных проблем и бед, чтобы серьезно угрожать началом новой войны, а… Да по необъяснимым в общем-то причинам. Жуков в армии, Кузнецов и Галлер на флоте, Новиков и Шахурин в авиации, несколько других известных фамилий. Большинство из них, кроме разве что вице-адмирала Галлера, были живы, некоторые были на свободе, а другие даже занимали какие-то посты, но все это навевало нехорошие мысли. В последний год Вождь как будто снова начал «чистить» партийный и военный аппараты – и пусть значительно мягче, чем раньше, но все равно риск попасть под его непредсказуемый удар всегда был слишком реальным, чтобы о нем забывать.
На XIX съезде партии, материалы которого миллионы советских людей читали с замиранием сердца, под критику Сталина попали Молотов и Микоян – вернейшие, надежнейшие люди, каждый из которых сделал для страны больше, чем десяток таких генералов, как он, вместе взятых. Делавших только то, что требовала от них страна, и никогда не подводивших ни ее, ни самого товарища Сталина. Не то что он, в ходе операции по освобождению Крыма упустивший свой шанс встать вровень если не с Жуковым и Баграмяном, то хотя бы с Батовым и Поповым, и рискующий потерпеть поражение и сейчас. Собственно, уже потерпевший – учитывая, что назначение он получил в ноябре 1950-го, в самый канун наступлений армий КНА и КНД на Пхеньян и Хамхын, когда после их удара, почти советского по мощи, размаху и темпу, судьба войны казалась почти решенной. Но потом все повернулось вспять…
Фронтовые дороги не меняются – они всегда одинаковы, где бы они ни пролегали. Дорога от Пхеньяна до Намьянга не была исключением – такая же разбитая техникой, такая же ей забитая. Особенно сейчас, когда стемнело уже окончательно и можно было не опасаться никого, кроме вражеских «ночников». Но это была уже почти мелочь, не стоящая особого беспокойства: на Мяогоу базировался советский 258-й ночной истребительный авиаполк, на Аньшань, Аньдун и пару других аэродромов – несколько отдельных ночных истребительных эскадрилий, как советских, так и союзиичьих. Ночные налеты американских бомбардировщиков, включая «Сверхкрепости», не прекращались, но основной их целью были серьезные объекты, вроде плотин, железнодорожных мостов и крупных заводов, над которыми их с переменным успехом и отлавливали «Лавочкины» и «МиГи». Все это вместе взятое давало достаточно хорошие шансы на то, что их участок тянущейся на юг, разбитой на звенья колонны разномастных автомобилей американцы проигнорируют.
Так оно и случилось: какой-то час с четвертью езды – и вокруг замелькали остовы обгоревших полуразрушенных и разрушенных до основания домов, отмечающих начало нового населенного пункта. Проехав бывший город насквозь, грузовики охраны и втиснутая между ними «эмка» свернули на одну из пересекавших накатанный путь дорог, и трясти начало еще сильнее.
– Стой! – вдруг заорал адъютант генерала, сильно наклонившись вперед. Вцепившийся в рулевое колесо взмокший от пота старшина-шофер тут же уперся ногой в педаль тормоза. Передний грузовик застыл, наполовину развернувшись поперек узкой дороги. Их мотнуло, и автомобиль окончательно остановился, не дотянувшись бампером до кормы грузовика примерно на метр.
Вжав голову в плечи и терзанув истертые шестерни коробки передач, шофер тут же дал задний ход – не быстро, чтобы не въехать в так же пятящиеся машины сзади. Спереди из крытого кузова уже выпрыгивали бойцы с оружием в руках, часть из них мгновенно исчезла в темноте справа и слева от дороги, остальные в неподвижности остановились в луче идущего откуда-то спереди света. Собственные фары их машины шофер погасил почти немедленно, точно так же поступили грузовики позади. Генералу захотелось властно, как он привык делать, приказать капитану выйти и разобраться, по он смолчал – и старшина, и капитан знают свое дело отлично, и мешать им не стоит.
Кроме того, все действия охраны пока были совершенно правильными, – у него возникло ощущение, что все эти слитные, синхронные манипуляции были отработаны или, по крайней мере, заранее обговорены. Столкнувшись с чем-то, не видимым ему, грузовик закрыл машину главвоенсоветника своей тушей, основная часть группы охраны изготовилась к огневому бою, в то время как остальные остались с ним – как возможная «следующая порция».
Через минуту толкотня впереди стала неразличимой в темноте, лишь немного разбавляемой желтым блеклым светом нескольких фар, просвечивающих через морозный парок. Это было даже красиво. Потом спереди трижды мигнули красным фонариком, и капитан отчетливо выпустил воздух из груди. Похоже, он действительно напрягся. Повернувшись к генералу и получив от него согласный кивок,
