глубине полуострова, далеко на запад от Дубравы. Идти туда — значит, самому лезть в мышеловку и проситься в окружение. Это было очевидно любому мало-мальски компетентному командиру, но в том-то и дело, что после всех чисток ни одного компетентного командира в дивизии не осталось.
Приняв наглую дезу за чистую монету, комдив Лебидиу, вчерашний комбат в звании подполковника, отдал приказ наступать на Рудну, а вражеские танки в это время давили дивизионную артиллерию прямо в парке. Хотя могли бы этого и не делать. Мало того, что эти пушки не в состоянии прошибить броню эрланских танков, так их вдобавок еще и нечем заряжать.
А дальше стало совсем уж весело. Получив приказ, целинские воины полезли из всех щелей, кто где залег, и было их не сосчитать — дивизия все-таки. Так танки крошили их не считая.
Понятное дело, что восемнадцатилетние пацаны, которые сами готовились крушить таким манером всех врагов, отреагировали на этот конец света вполне однозначно. Демонстрируя все признаки душевного расстройства, они с криком «Мамочка!» выпускали по танкам из карабина все четыре обоймы по семь патронов в каждой, после чего героически сдавались в плен.
Некоторые, впрочем, в панике и ошизении вообще забывали, с какой стороны карабин заряжается, и сдавались в плен гораздо менее героически. И теперь уже командир отряда майор Субботин запрашивал свое начальство на орбите, что ему делать с двумя тысячами пленных, когда в его семи центуриях всего три сотни легионеров.
То, что пленных было всего две тысячи, а не все двенадцать, объяснялось патриотическим воспитанием целинских солдат, которых с детства учили, что сдаваться врагу нехорошо и чревато последствиями. Так что многие из тех, кого не убили и не поймали, разбежались по окрестностям или попрятались обратно по щелям, хорошо помня при этом приказ наступать на Рудну.
Патриотическое воспитание научило целинских солдат верить своим командирам. А начальник разведки легиона Сабуров был человеком мудрым и с самого начала инструктировал своих дезинформаторов:
— Ни слова об отходе! Куда бы вы ни отправляли целинцев — говорить только о наступлении. Удивятся — пояснять: враг прорвался, нужны подкрепления. Промедление смерти подобно.
Таким манером дезинформаторы уже сплавили одну дивизию непосредственно из города Чайкина в пустоту, заодно предупредив ее командование, что мариманы высадили десант в целинской военной форме. Так что теперь эта дивизия блуждала по дорогам, стреляя по своим и не слушая никаких объяснений.
А тем временем отряд майора Субботина захватил весь штаб Задубравской дивизии в полном составе за исключением убитых и застрелившихся. Восемь полевых особистов прямо там же, в бункере, устроили наглядную демонстрацию работы ошейников-самоликвидаторов, по результатам которой два заместителя комдива остались лежать с простреленными головами, а трое других согласились сотрудничать, потому что очень не хотели умирать.
Лично комдив сотрудничать не согласился, а застрелиться не успел, но его все равно оставили в живых и отправили в Чайкин для отгрузки на орбиту или использования в тылу.
Прочих пленных тоже было приказано отправить на побережье к месту высадки фаланги пешим строем в сопровождении бронегрузовиков. Для охраны по методу круговой поруки использовать ошейники. Обмундирование с пленных снять.
— С мужиков-то зачем? — удивились легионеры.
— А чтобы их с воздуха не приняли за целинскую боевую часть, — последовал ответ.
Оно и верно. Несмотря на сигнал «Я свой», который подавали все машины легиона и даже боевые шлемы солдат, с начала вторжения уже было несколько случаев, когда самолеты и артиллерия легиона засаживали по своим из всех стволов. Потери, понесенные из-за этих недоразумений, по первым прикидкам превышали настоящие боевые.
— А еще голые люди менее склонны к побегу и сопротивлению, — добавили с орбиты и на всякий случай предупредили: — Обмундирование тоже надо доставить в тыл. Может пригодиться.
Может, оно, конечно, и пригодится, но раздевать всю эту ораву пленных и набивать их шмотками бронегрузовики — это была еще та работа.
Легионеры оттянулись только на персонале дивизионного госпиталя и на вольнонаемных девушках с узла связи. Их отдельно выстроили у стены — смирно, руки за спину — и девушки были совсем уже готовы, что их сейчас расстреляют. И не все восприняли это с надлежащей стойкостью, каковой должен отличаться всякий убежденный чайкинист.
Когда первая юная связистка бухнулась на колени с криком: «Делайте что хотите, только не убивайте!» — ее тут же отвели в сторону, и стойкость многих других тоже дала трещину.
И пока легионеры делали с ними, что хотели, время шло, а приказ занять город Дубраву висел в воздухе. На орбите считали, что захват города никак не связан с отправкой пленных, потому что первую задачу выполняют танки, а вторую бронегрузовики, но в отряде майора Субботина этого идеализма не разделяли.
Поэтому отряд вошел в Дубраву с большим опозданием и нарвался на отдельный испытательный танковый батальон тракторного завода, укомплектованный настоящими асами и имевший достаточно времени, чтобы приготовиться к бою.
14
Майор Никалаю метался по горящему офицерскому общежитию почти до рассвета. Он понимал, что ему срочно надо в полк, но под завалами и в пылающих комнатах были женщины и дети, раненые, обожженные и угоревшие, и их надо было спасать. Вот он и спасал, вместе с другими ходячими вытаскивая пострадавших на крышу, потому что первый этаж был отрезан огнем.
Потом он увидел, что полк тоже горит. Там пылал склад ГСМ, а искры от него зажгли вещевой склад и казарму РМО. Командир полка просто не мог больше оставаться за пределами части, но теперь из общежития было совсем непросто выбраться. Пылал уже и второй этаж, а прыжок с третьего грозил переломом ног — не гарантированным, но вполне вероятным.
Другие офицеры пытались спуститься вниз по пожарным лестницам и тащили туда же жен и детей, а огонь из окон раскалял железные ступеньки, не пуская дальше тех, кто выбежал из своих комнат в ночной одежде и босиком. Заминки перерастали в пробки и тут майору тоже было нечего ловить.
Никалаю искренне радовался, что у него нет ни жены, ни детей, и продолжал метаться по коридорам в поисках выхода.
Майор понятия не имел, сколько времени прошло с начала пожара. Ведь какое-то время он без чувств пролежал у себя в комнате, где от взрыва развалилась хлипкая мебель, и какая-то деталь шарахнула его по голове. Проваляйся он немного дольше — и сгорел бы, как пить дать, потому что когда майор очнулся, комната была уже в огне.
Когда майор рискнул наконец выпрыгнуть из окна третьего этажа на козырек парадного входа, было еще темно. Быстрый тропический рассвет наступил, когда он пробирался через заваленный обломками плац к горящим складам. Тут-то его и заметили контрразведчики, упустившие добычу у общаги.
Там Никалаю разминулся с засадой случайно. В небе опять кружил самолет неизвестной конструкции, и все вокруг общежития залегли, включая и органцов, оставшихся в засаде.
Однако это майора не спасло. Другая группа во главе с подполковником Голубеу лично дожидалась его в части. Голубеу как раз допрашивал в бомбоубежище под штабом только что арестованного рядового Иваноу, который ни в какую не хотел признаваться, что он — амурский резидент.
Игар вообще не понимал, чего от него хотят, и плакал, как маленький, размазывая слезы по лицу.
Первый допрос Никалаю тоже ничего не дал, так что по-прежнему оставалось непонятно, кто из них резидент. Хотя майор по виду подходил все-таки больше.
— Никогда не доверяй внешности, — сказал, однако, подполковник Голубеу молодому коллеге,
