Саакадзе снисходительно посмотрел на шпагу, как на мотылька.
— Я преподал послу науку дипломатии. И еще: государственному мужу никогда не следует терять терпение. Так вот, придется отложить поединок — скажем, на час, — ибо впереди серьезный разговор, который должен быть начат и закончен.
Осторожно отодвинув фаянсовую вазу, на белой глине которой под прозрачной свинцовой глазурью чернел графский герб, Саакадзе оперся обеими руками на полированную тумбу.
— Так вот, посол, сундук — это мелочь, но я обещал вернуть его купцу, дабы он смог выехать на родину не совсем обнищавшим по воле посла, иезуита Клода и…
— Не сочтите за труд объяснить, кто донес вам о каком-то мифическом сундуке?
— Арсана.
— Кто?! — Сези несколько секунд оторопело смотрел на Саакадзе, потом звучно расхохотался. — Восхитительно! А я слышал, что ее утопили. Мой бог! Такую красавицу!
— Она воскресла. Посол может не огорчаться.
— Вот как?! — Какие-то желтые круги поплыли перед глазами графа. «Но… осторожней! Только самообладание спасет». — Значит, воскресла?
— И после нежданного вторичного крещения еще больше похорошела. Я хотел сказать рассвирепела. Она готова, положа руку на евангелие, назвать своих крестных отцов, которые ее трудами прибрали к своим рукам не только все богатство Эракле Афендули, но и ее личные драгоценности, содранные с ее прекрасных плеч и рук вместе с одеждой.
Де Сези почувствовал себя в центре белого круга и вспомнил о планете Сатурн, которую считал своей путеводительницей. «Спокойствие, граф! — он силился овладеть собою. — Спокойствие! В этом твое спасение». И он с нарочитой беспечностью вынул из фаянсовой вазы цветок и, поднеся его к носу, насмешливо произнес:
— Если это дитя каким-то чудом спаслось, я должен лично принести мои поздравления.
— Она тоже на этом настаивает и ставит условием, чтобы присутствовали патриарх Кирилл, Фома Кантакузин и Осман-паша.
Теперь де Сези почувствовал себя в центре красного круга. Сфера иной планеты напоминала о войне: «Осторожнее, граф! Постарайтесь отступить от Марса».
— И вы всерьез полагаете, что клеветнице больше поверят, чем моему слову?
— Посол прав, без доказательств не поверят.
— А какие доказательства у этого «ангела»? Я был с нею безупречно любезен, и только.
— Обманутая оказалась хитрее, чем предполагали некоторые. — Саакадзе провел пальцем по колечкам усов. — Она в кожаном поясе, надетом прямо на тело, хранила письмо, в котором посол де Сези просил одну знатную госпожу оказать гостеприимство юной гречанке. Там же оказался дар щедрого посла франков: медальон, — так, кажется, называется вещица в виде раскрывающегося сердца с изображением посла и надписью: «Прекрасной Арсане Афендули от восхищенного ею графа де Сези». Арабские цифры отметили внутри золотого сердца год и день восторга высокочтимого посла.
Де Сези, чтобы скрыть замешательство, охватившее его, подбросил в курильницу ароматические травы и постарался окутаться дымом. Он вспомнил день, когда Арсана потребовала именно эти доказательства. Он уступил, зная, что… концы в воду. Выплыла ли она сама, или только пояс нашли? Де Сези хотел спросить об этом, но язык его словно прилип к гортани.
Саакадзе насмешливо следил за струями фиолетового дыма.
— Опрометчивые поступки не похожи на дым курильницы, они оставляют след. Разве не мог за графа написать слуга? Боно? Посол может писать даже о том, что настал час, когда одно государство может ограбить другое, но грабителю опасно доверяться медальону. — Заметив нервное движение руки де Сези, Моурави услужливо подал ему шпагу и хладнокровно продолжал: — Так вот, говорить все можно, особенно красивым женщинам, но писать опасно.
— Сколько?
— Все!
— Все! Все! — теряя самообладание, взревел де Сези. — И Серого монаха? И кардинала Ришелье?
— Нет, они мне ни к чему. А вот послу нужны сдержанность и улыбка, а не НИЧЕГО на птичьем молоке.
— Вы… Вы надеетесь играть со мною, как с голубком коршун?
— Вернее, как барс с лисицей.
— Сколько? — прохрипел де Сези. — Сколько?!
— За что?
— За письмо и медальон?
— Жизнь Эракле Афендули неприкосновенна.
— Согласен!
— Не верю!
— Отлично! Что в залог? Сундук?
— Э-э, посол так дешево ценит бесценную жизнь Эракле?
— Но, мой бог! Я уже расплатился с вами, и довольно щедро! Вы раньше срока узнали о тайном решении Дивана.
— Я тоже умею расплачиваться щедро, потому продолжаю разговор с послом, а не… скажем, с Фомой Кантакузином. Сундук должен быть прислан ко мне с Клодом Жерменом, а также все драгоценности, что были на Арсане, — «дитя» этого требует и не отступит ни на шаг. Кстати, иезуит погостит у меня, пока Эракле не покинет Турцию. Но если…
— У вас, монсеньер, хороший аппетит. А куда так спешит богач? На Кипр, к веселому завтраку?
— На скучный пост в свое последнее поместье. Благодаря бесстыдным грабителям он больше не богач. — Саакадзе пристально следил за обрадованным де Сези. — И еще в залог ожерелье ханым-везир Фатимы на… скажем, три пятницы… потом…
— Вы его вернете мне вместе с письмом?
— Почему я? Эракле Афендули оставляет верного человека для охраны разрушенного Белого дворца. Ведь послу известно, как он ценит руины. И хотя они не древние, все же немало ему стоили. Так вот, как только фанариот уедет, этот человек отнесет ожерелье Хозрев-паше. Его добыча — его право. А посол получит свое. Но пока Эракле здесь, я не спокоен, потому не позже как через три дня — Клод и сундук, или ожерелье и сундук, и ценности Арсаны у меня… или на четвертый день Фома Кантакузин расскажет обо всем султану. Итак — три дня!
— Фантазия не сильнее разума. Это невозможно! Клод бежал, захватив все безделушки, облюбованные им в Белом дворце. Ведь это он устроил нападение, иначе зачем бы ему бежать?
— О-о! Как неосторожен Хозрев-паша!
— Непостижимо! При чем тут Хозрев-паша?!
— После присвоения владения Афендули на Принцевых островах он не должен пренебрегать опытом.
«Проклятая дрожь!» Де Сези посмотрел на плотно задвинутые шторы.
— Заверяю, Клод Жермен бежал.
— Оставив высокочтимому послу все ценности? Говорят, инквизицию придумали иезуиты, но к себе они не любят применять ее забавы — скажем, вгонять иголки под ногти, — и тут же выдают своих сообщников. А как…
— Клянусь, он бежал! Но жизнь Эракле Афендули неприкосновенна, готов поклясться на кресте.
— Не верю.
— Что в залог?
— Клод Жермен.
— Он бежал.
— Тогда все, что перечислил я, и ожерелье, которое Хозрев-паша выудил из антиков
