— Голову! — громко выкрикнул кто-то. — Покажи голову!
Вожди, подогретые вином и рассказом, громко зашумели. Кому хотелось поглядеть на голову, кто прославлял героя Пемалхима, кто требовал вина и мяса, а князь Ашайя, чья голова уже клонилась набок, желал ошупать мои раны и убедиться, что я еще живой.
— Пусть принесут м-мешок! — распорядился Пекрур, слегка заикаясь.
— Это не мешок, старейший, а бурдюк, — поправил я. — Бурдюк, а в нем, в вине, рука и голова Асуши.
— В-всё равно! Пусть принесут б-бурдюк, и все мы, клянусь клыками С-сохмет, плюнем в него и воз… воз… возблагодарим богов! Мы, сыновья Инара, не прощаем об-биды! Б-бурдюк сюда! А п-пока его несут, пусть твой кор… кормчий расскажет, к-как ты раздобыл богатство!
Иуалат, покачиваясь, отправился за бурдюком, а Осей, под одобрительные крики пирующих, завел историю про ограбление купца Хираджа. Но едва он начал перечислять товары, взятые у финикийца, как над плечом Пекрура выросла фигура воина.
— Посол от Урдманы, мой господин! Ждет на окраине лагеря!
Хмель разом слетел с Пекрура, его морщинистое лицо потемнело. Выпрямившись и приняв надменный вид, он размышлял с минуту, потом щелкнул пальцами, Подзывая трех своих ближних людей.
— Пьяных и потерявших разум убрать! Пусть унесут их в шатры и там уложат. Здесь останутся Петхонс, Удхени, Охор… еще ты и ты… — он ткнул пальцем в относительно трезвых князей и повернулся ко мне. — Сын мой Пема, будет лучше, если ты тоже скроешься в шатре — там, за моей спиной. Ты и твой человек с бурдюком… Сиди, смотри и слушай! Выйдешь, когда позову.
Мы с Иуалатом скользнули в темноту за полотняной стенкой. Люди старейшего сноровисто растаскивали пьяных, убирали лишние столики и посуду, подливали масла в гаснущие лампы. Шестеро вооружались — не медля, но и без спешки: кожаные панцири, пояса из бронзовых пластин, шлемы, грубые прочные сандалии, перевязи с кинжалами и топорами. Ели и пили мы на циновках, но теперь принесли раскладные сиденья и кресло для Пекрура; его стражи, взяв копья и щиты, встали сзади полукругом. На голову старейшего опустился шлем, увенчанный страусовыми перьями, на его плечи набросили багряный плащ, в руки вложили секиру. Это убранство словно прибавило тощему Пекруру стати и роста; теперь он выглядел если не фараоном, так настоящим князем-номархом.
— Привести посла! — резко приказал старейший. — Ведите дорогой подальше от берега, чтобы не смог увидеть корабль Пемы. И если у причала горят костры, погасите их!
Вождь Востока явно что-то замышлял. Лунный полумесяц — уже не ладья, а почти половинка диска — и огни светильников озаряли площадку перед шестью князьями, тени скользили по их лицам, неверный колеблющийся свет то выхватывал пальцы, стиснутые в кулак, плечо, обтянутое доспехом, и рукоять меча, то отражался тусклыми бликами от лезвия секиры. В воздухе еще витали миазмы недавнего пиршества, но постепенно запахи вина и жаркого сменялись обычной лагерной вонью, которой несло от пропотевших кожаных панцирей, немытых тел и выгребных ям. Внезапный порыв ветра донес свежий аромат зелени с холмов, заставив меня вспомнить о доме. О реальной жизни, о Сенебе и моем бьоне меж Сахарой и Меркурием и о его продолжении за Туманными Окнами, где была комната Тошки, где жила Октавия, где простирался весь мой беспредельный мир. Лишь здесь, в минувших временах, понимаешь, как сложно преодолеть пространство, какие узы это налагает на человеческий дух, как связывает чувством несвободы…
Я прогнал эти мысли. Плох наблюдатель, который тоскует по своей эпохе, превращая годы мниможизни в ад. А это не так, совсем не так; и в прошлом есть место для счастья и радости.
Очнувшись, я увидел, что посланник Урдманы уже стоит перед вождями. Лица не разглядеть в полутьме; виден только крупный силуэт, мощные плечи и рука со шрамом на предплечье. Пальцы лежат на рукояти меча, украшенной золотом, запястье обнимает браслет из бронзы и лазурита. «Князь, — шепчет Иуалат за моей спиной. — Князя прислали… Видно, ближний к Урдмане человек, лягни его Апис…» Затем я услышал голос Пекрура:
— Я знаю тебя. Ты Хасса, сын Уитлока, чью сестру Эрдмана взял в свой дом.
— И я тебя знаю, старейший Пекрур, потомок Инара, — раздался громкий уверенный голос. — Остальные мне тоже знакомы — Петхонс, Охор, Сиб и Баклул.. Все знакомы, кроме юнца, которого я вижу впервые.
Улхени сжал кулаки и гневно вскинулся:
— Этот юнец вырвет твою печень!
— Щенку не пристало тявкать на льва, — спокойно заметил посланец, но на мгновение мышцы его могучих рук напряглись.
Пекрур положил ладонь на плечо Улхени:
— Спокойно, сын мой, спокойно! Человек не живет без печени, и если ты ее вырвешь, как мы узнаем, зачем Урдмана прислал к нам своего племянника? А послушать об этом было бы интересно. — Он повелительно вытянул руку к Хассе. — Говори!
Хасса шевельнулся. Теперь я смог увидеть его лицо, резкие черты воина, крючковатый нос над тонкими губами, массивную челюсть и смуглые впалые щеки. Он, несомненно, являлся не только потомком ливийцев и египтян; была в нем и восточная кровь, кровь народа, близкого гиксосам или каким-то кочевникам Аравии и Палестины. Скорее всего, он являлся энши — так называли в Египте бастардов, сыновей рабынь-наложниц, которых знатные отцы, не имевшие других сыновей, делали своими наследниками. Это не считалось позорным, особенно у ливийцев, ценивших первым делом храбрость и воинское мастерство.
Голос Хассы был по-прежнему решителен и громок:
— Урдмана, мой родич и владетель Мендеса, возлюбленный Амоном, послал меня узнать, что делаешь ты, Пекрур, и другие сыновья Инара на землях, принадлежащих нам. — Он запрокинул голову и втянул носом воздух. — Я чую запахи пиршества… Клянусь Маат, я чувствую это! Вы режете наших быков, пьете наше вино и пиво, разоряете наших людей, опустошаете амбары… Нет деревни в окрестностях, не пострадавшей от ваших набегов!
— Мы еще только начали, — с издевательской усмешкой произнес Петхонс.
— Мы очистим все ваши амбары и угоним весь скот, — добавил Сиб.
— И сожжем всё, что может гореть, — пообещал Охор.
— Выпьем всё, что можно пить, а потом доберемся до Мендеса, — пригрозил Баклул.
— И тогда я вырву твою печень! — рявкнул молодой Улхени.
Пекрур развел руками:
— Имеющий уши да услышит… Что еще ты хочешь нам сказать?
— Что меня не пугает вой шакалов, ибо целая их стая не заменит льва, — с презрительной ухмылкой отозвался Хасса. Затем, помолчав, промолвил: — Дошло до нас, что сыновья Инара плохо берегут свое наследие. Узнали мы, что некий жрец, ничтожный мерзкий роме, украл из храма в Гелиополе великую реликвию, залог расположения богов. Ныне же старейший Пекрур и те, кто слышит его зов, рыщут повсюду словно стая обезьян, ищут пропажу и, не найдя ее на востоке и западе, явились в северный удел. Думают, что она в Мендесе, у благородного Урдманы?
— Думают, — подтвердил Пекрур, хитро прищурив глаз. — А что, она и в самом деле там?
Снова ухмыльнувшись, Хасса сделал оскорбительный жест, помахав пятерней перед чреслами. Мол, понимай, как знаешь: то ли пектораль и правда в Мендесе, толи благородный Урдмана ее видеть не видел. Князья гневно загалдели, но Пекрур движением руки призвал их к порядку.
— Убирайтесь отсюда, пока Урдмана не вырезал ваши сердца, — произнес Хасса, продолжая свои манипуляции с пятерней. — Убирайтесь или попробуйте отправиться к нам в Мендес и поискать там. Может, найдете свою святыню, а может, нет.
— Меч из ножен надо вытаскивать вовремя, — наставительно сказал вождь Востока. — Зачем нам идти сейчас в Мендес? Ты ведь слышал: сначала мы очистим ваши амбары, угоним скот, сожжем всё, что может гореть, и выпьем всё, что можно пить. Ну а потом…
— Потом, потом!.. — прервал его посланец, явно раздражаясь. — Не будет этого «потом»! Ты нас не обманул, предводитель шакалов! Вы сидите здесь не для того, чтобы жрать и пить, вы ждете помощи от
