годившихся в пищу. Волны выбрасывали на берег и оставляли в лужах странных тварей, которых тоже можно было есть. Вскоре он убедился, что Ррит, Бог Голода, не посещает этот край – очевидно, даже не ведает о его существовании.
За неширокими проливами виднелись другие острова, но плавать он не умел и отказался от мысли до них добраться. Собственно, слова «плавать» в его языке не было, как и многих других слов, таких, как «море», «остров», «лодка», «плот», «волна». В дни своего величия он слышал о людях туфан и ядугар, ходивших по водам как по суше; иногда Очаги, что жили на востоке и западе, встречались с ними, торговали или убивали пришельцев. В прошлом это не вызывало у него интереса, так как он рассчитывал, что придет к туфан и ядугар по суше и захватит их земли и богатства. Но боги не допустили этого. Им самим хотелось править миром, и уступить свою власть человеку они не пожелали.
Когда он думал об этом, его охватывала ярость. Дубиной из дерева сеннши он начинал молотить по стволам, траве и песку или швырял камни, убивая грызунов; он должен был чувствовать, что на этом клочке земли, пусть совсем крохотном и безлюдном, он – повелитель, владыка над жизнью и смертью. Но приступы гнева проходили, случались реже и реже, и с каждым днем он все сильнее погружался в сонное безразличие. Вид океанских просторов, тихий шелест трав и рокот волн способствовали этому.
Время стирает память о случившемся с нами, сказал Йездан Сероокий, мудрец кни'лина.
На другом конце мира другой человек ехал по степи на рогатом скакуне. Он не торопился, у него был крепкий яхх, бурдюк с водой, запас сушеного мяса и дротик – а что еще нужно для странствий? Еще был барабан на ремне, переброшенном через холку скакуна, и человек то и дело касался его, выбивая торжественный мерный ритм. Под эти звуки он шептал и бормотал, а временами пел во весь голос, распугивая ящериц и крыс. В такие моменты его глаза сверкали, грудь расширялась и костлявые плечи с узлами мышц выглядели основательней и шире.
Как повелел мудрый, теперь потерянный хозяин, он не задержался по другую сторону Спящей Воды. Было ясно, что здесь привычная степь, а на юге – непроходимые горы, и, после краткого мига удивления, он понял: так должно быть, именно так, а не иначе. Ведь чудесный край, что явился ему, а также вождям и воинам его народа, был лишь иллюзией, посланной Баахой, видением мест, куда человек попадет после смерти, если не будет слишком жаден и жесток. Но люди, прошедшие сквозь волшебную завесу, остались живы и, значит, не могли очутиться на Светлых Равнинах до срока, до времени. Хозяин сказал: попавшие к Баахе назад не возвращаются, а люди были здесь, все Очаги, все огромное войско вместе с пленными и остальной добычей.
Степь выглядела знакомой, если не считать большого озера, которого, как помнилось ему, прежде не существовало. Это изобилие воды само по себе было чудом, и сперва он решил, что озеро тоже мираж, такой же, как травы и высокие деревья. Но оказалось, что вода реальна и вкусна, сладкая вода, не горькая, и заполняющая не малый колодец, а огромное пространство. Выяснив это, он оглянулся, увидел, что вожди и первые отряды всадников уже миновали иллюзорную завесу, и вспомнил повеление хозяина. Тогда он набрал в бурдюк воды, сел на яхха и погнал его на север, к стойбищам Белых Плащей.
Он ехал и, вспоминая рассказы ппаа Айлы, пел Долгую Песню о Светлых и Темных Равнинах. Он и представить не мог, что творит Коран и Библию своего мира, великое сказание о том, что праведно, а что грешно. Может быть, через много-много лет его песни превратятся в заповеди, станут священными, будут высечены на гранитных плитах, а про их творца скажут: вот великий пророк, с которым говорили боги… Этого он не знал и об этом не думал, он просто пел. Пел о равнинах, где растут деревья и травы и журчит вода, о месте, над которым светят солнца и сияют звезды, о крае, где нет песчаных бурь и нет вражды среди людей. Он пел, и песня была длинной.
Под утро Тревельян проснулся. Что-то шевельнулось в его сознании, какая-то смутная мысль всплывала из глубин, обычно недоступных разуму, и он, пытаясь уловить ее, облечь словами, вдруг понял: это не мысль, это зов. Точнее, телепатический импульс, знак, что кто-то думает о нем.
Импульс пришел издалека – он затруднялся определить, с какого расстояния. Всякому дару нужна тренировка, чтобы он возрос и расцвел, но свои способности к ментальной связи Ивар не торопился обнародовать. С порталами все было ясно, он мог заниматься этим делом, открывать и закрывать врата, не ущемляя прав своих коллег, не нарушая той суверенной территории, которой являлись их мысли и память. С ментальной связью ситуация другая – случайно влезешь в чью-то голову, узнаешь что-то лишнее, да еще и засекут тебя, как неловкого воришку. Взять хотя бы Нору Миллер… Она и так дулась на Ивара, и он совсем не жаждал приобщиться к ее мыслям.
Итак, импульс пришел наверняка с космической дистанции, ибо сигналы от людей, собравшихся на базе, к нему не поступали. Проверив этот факт, Ивар окончательно проснулся. Он сел на широком ложе, закрыл глаза, глубоко вздохнул и с первой же попытки погрузился в транс. С каждым разом это давалось ему все с большей легкостью, как человеку, который, превозмогая страх, снова и снова прыгает в пропасть и убеждается, что для боязни нет причин – гравитатор на месте и в полном порядке.
«Кто там еще, черт побери? – раздался беззвучный, но такой знакомый голос. – Старина Фардант? Так мы с тобой уже распрощались… Или есть проблемы?»
«Ровным счетом никаких, – сообщил Тревельян. – Дед, это ты? До чего же я рад тебя слышать!»
Наступило ошеломленное молчание. Потом командор осведомился:
«Ты где-то поблизости, паренек? В системе Хтона?»
«Нет, на Пекле».
«На Пекле?.. Но, клянусь реактором, с такого расстояния…»
«С какого пожелается, – прервал его Ивар. – Видишь ли, я повстречался здесь с неким созданием… существом… ну, это долгая и непростая история, и я расскажу ее тебе при встрече. Мне кое-что подарили, дед. Наверное, даже больше, чем я способен сейчас осознать».
Несколько секунд командор размышлял. Для него это было изрядным временем – скорость реакций кристаллической структуры, вмещавшей его личность, превосходила показатели коллоидного мозга.
«Приятно получать подарки, особенно такие, – наконец заметил он. – Значит, ты на Пекле… А я – на борту «Ниагары». Меня отвезут к тебе, малыш. Старт примерно через сутки».
«Нет необходимости, – сказал Тревельян. – Я сам приду. Это будет гораздо быстрее».
«Еще один подарок?» – осведомился дед.
«Все тот же. Связь, перемещение и, может быть, что-то еще… Пока не знаю, но со временем мы разберемся. – Помолчав, Ивар добавил: – Я мог бы появиться на «Ниагаре» прямо сейчас, но вид у меня не очень презентабельный. Я был у шас-га, и нужно какое-то время, чтобы вернуть себе прежний облик. Ты подожди, дед. В любом случае я буду у вас раньше, чем через сутки».
«Добро. Смотри, не заблудись по дороге».
«Теперь это невозможно», – сказал Тревельян и отключился.
Спрыгнув с постели, он вызвал зеркала и начал придирчиво осматривать свое лицо и тело. Пигментные пятна на лбу исчезли, но кожа еще хранила сероватый оттенок; физиономия сделалась шире, но рот и зубы еще казались великоватыми; ногти и волосы были уже не такими длинными, челюсти словно усохли, но до привычного стандарта еще не дотягивали. Руки… Да, руки – почти человечьи, до середины бедра, как и положено высокоразвитому гуманоиду… Из-за этого Ивару чудилось, что руки у него коротковаты. Впрочем, в три-четыре ближайших часа адаптация завершится.
«До чего приятно стать самим собой», – подумал он, натягивая одежду. Потом, встав перед зеркалом, отдал салют своему изображению и произнес:
– Прощай, Айла. Да хранят тебя Бааха и дети его Уанн и Ауккат.
Дел с утра было много. Вместе с Энджелой, Юэном и Маевским он занялся отчетами, потом просмотрел запись исхода – так, как это выглядело со стороны степи, перемолвился словом с Исаевыми, разрешил Пардини вернуться к кратеру Рыжего Орка, ускользнул от Анны Веронезе, желавшей поплескаться
