— Мастерские у него и правда есть, но что в них клеют спрашивай самого господина. Ты ведь к нему собрался? Ну, легкого тебе пути! Может, твои песни ему понравятся.
Кивнув на прощание, Тревельян вышел со двора направился к городским вратам. Некогда Ферантин окружали настоящие стены с боевыми башнями и бастионами, но с приходом имперского войска их верхняя часть была срыта, а камни уложены в мостовые площадей и улиц. Древний фундамент, однако, остался, а тилимцы являлись слишком практичными людьми, чтобы забросить такое монументальное сооружение. Поэтому город окружили новой стеной, включавшей великолепные колоннады для прогулок, изящные смотровые башенки, с которых можно любоваться видом на столицу, террасы засаженные деревьями, святилища и храмы, среди которых не было двух одинаковых, и целые аллеи изваяний, где статуи местных владык соседствовали с фонтанами, мифическими чудищами, бюстами императоров и божественным Таван-Гезом, повергающим ниц зловредных духов бездны. Все это высекли и возвели из розоватого известняка, которым был богат Тилим, и город, чьи здания виднелись за колоннадами и зелеными рощами, тоже был розовым, воздушным и светлым, точно его слепили из подсвеченных солнцем облаков.
У ворот, украшенных флагами, венками и цветочными гирляндами, толпились разного звания люди, слушали речи герольдов. Те, чтобы привлечь внимание, трубили в трубы, а затем самый горластый объявлял, что завтра благородный Супинулум, правитель Тилима, друг и верный союзник повелителя Семи Провинций, пожертвует кровь в храме Трех Богов, дабы процветали все тилимские города и земли, а народ его был крепок, не обделен потомками и всякий день имел в левой руке бурдюк с вином, а в правой — окорок. Жертва крови состоится на Восходе, затем начнется карнавал, где дозволяется каждому пить, танцевать, веселиться и скрывать лицо под маской, а также глядеть на представления плясуний, фокусников, акробатов и борцов. И будет так три ночи и три дня.
Выслушав это объявление, Тревельян протолкался сквозь массы бездельников и любопытных, прошел под каменной аркой, ступил на широкую городскую улицу, тоже украшенную флажками и запруженную народом, и огляделся, выбирая дальнейший маршрут. Но не успел он сделать и шага, как чьи-то руки вцепились в его накидку, и тонкий молодой голос выкрикнул над самым ухом:
— Рапсод! Рапсод, чтоб меня демоны бездны сожрали! Рапсод из Семи Провинций! И такой красавчик! Прямо Тавангур-Даш! Да еще с такой забавной зверюшкой!
Тревельян повернул голову. Перед ним стоял юный пригожий герольд в пестром одеянии: голубые обтягивающие штаны, алая безрукавка, расшитая серебром, короткий желтый плащ с кружевами, белые башмаки и высокая похожая на печную трубу шляпа. За поясом у него были длинный медный горн и сложенный веер. Богатырем он не выглядел, но за накидку Тревельяна держался крепко.
— Разделяю твое дыхание, юноша. Я, в самом деле, рапсод, да еще с забавной зверюшкой. Ну, и чего ты хочешь от нас обоих?
— И я твое, — парень быстро очертил круг над сердцем. — Я Тукинул, помощник главного устроителя празднеств и торжеств, который сидит у самых ног правителя. Нам, понимаешь ли, нужен девятый рапсод для славного турнира Медоносной Бабочки. И если голос твой так же приятен, как облик и одеяние, ты нам подойдешь.
— Спасибо, но участие в турнире не входит в мои планы, Тукинул.
— Зови меня Туки. Как твое имя, рапсод? Тен-Урхи? Ты что же, не слышал про Медоносную Бабочку? — Глаза юного герольда распахнулись шире. — Самые прославленные, самые знаменитые певцы мечтают попасть на этот турнир! Он украшение любого праздника в столице, а приз, который…
— Прости, Туки, — перебил Тревельян, — но я не знаменитый певец.
— Поучаствуешь в этом турнире и сразу станешь прославленным и знаменитым, — молвил юноша, демонстрируя рациональный подход к делу. Затем он сообщил таинственным шепотом: — Я поведаю тебе всю правду про Медоносную Бабочку, но о таких вещах не говорят в толпе. Нет, не говорят, ибо слова мои только для избранных. Удели мне капельку времени, Тен-Урхи, и пойдем вот сюда… вот в эту уютную таверну, чей хозяин мне знаком, и я могу поклясться, что он вино не разбавляет... во всяком случае то, которое мне подают. Ты, я вижу, с дороги, и кубок-другой тебе ведь не помешает? Да и мне тоже, я уже голоса почти лишился, пока вопил у этих клятых ворот...
Не выпуская из левой руки пончо Тревельяна, он потянул его сквозь толпу, потом выхватил из-за пояса горн и принялся колотить им по головам и плечам сограждан, приговаривая:
— Расступитесь, добрые жители Ферантина, дайте дорогу служителю празднеств! Не напирайте, не лезьте мне под ноги! Я знаю, каждый хочет на меня взглянуть, однако толкаться ни к чему! Всякий, кто меня толкнет, вместо карнавала повеселится в клетке с пацами! И вместо вина будет глотать их мочу, клянусь в том Заступницей Таванна-Шихи!
«Ну и пижон! — высказал свое мнение командор. — Попадались мне такие олухи среди гардемаринов. Трое суток карцера, и каждый день — наряд на чистку дюз. Через месяц — как шелковые!»
Представив, как Туки чистит дюзы, Тревельян ухмыльнулся, но без сопротивления последовал за ним кстолу и кувшину с чашами. Парень был говорливый, но симпатичный и, вероятно, знал в Ферантине каждого второго, кого не знал, тех упоминать не стоило. Ценный источник информации!
Освежившись терпким прохладным напитком, он произнес:
— Значит, вам нужен девятый рапсод... Я полагаю, восемь других уже нашлись?
— Да, и среди них Хиджи-Дор Звонкие Струны из Мад Тусса, что в дневной Провинции, и Фириданум Сладкоголосый из Праа, что в Сотаре. Какие великие певцы! Какие луженые глотки! И какие пальцы! Бегают по струнам быстрее, чем змея за древесным кроликом! Однако, — тут Туки наклонился поближе к Тревельяну и понизил голос, — кроме глотки и пальцев нужны еще приятный облик и дар сочинителя. Особенно дар, ибо каждый участник турнира поет три новые песни: любовную, воинственную и гимн красотам природы.
— Новых песен у меня пара фургонов и еще тележка, — сообщил Тревельян, — и на лютне я играю лихо. Но вот за сладкозвучность глотки поручиться не могу.
— Давай испытаем, — предложил Туки, оглядывая кабачок. Он был крохотным, на четыре столика, и хозяин — видимо, из почтения к служителю празднеств и его секретным переговорам — очистил территорию от клиентов и закрыл дверь.
Тревельян прочистил горло, набрал в грудь воздуха, испустил для разминки мощный вопль и запел «Эх, дубинушка, ухнем». Стеклянные бокалы на полках задребезжали, с потолка что-то посылалось, то ли краска, то ли штукатурка, а оглушенный кабатчик присел, спрятавшись за стойкой.
— Громко, — оценил Туки. — Громко — это хорошо, твой голос наполнит зал. Видишь ли, турнир Бабочки проводится не в амфитеатре, а в закрытом помещении, куда приглашают только избранных. Это зрелище не для толпы и всякой черни, а для людей образованных и понимающих. Будет правитель со своими близкими, нобили — из тех, что познатней, богатых горожан с полсотни, мудрецы из нашей академии, рапсоды и, конечно, девушки.
— Что за девушки? — спросил Тревельян, начиная проявлять интерес к делу.
— Тилимские танцовщицы. У вас, певцов, Братсво, а у них — Сестринство. Вот из этого Сестринства и плясуньи, самые лучшие и знаменитые. Надо сказать, — Туки снова придвинулся ближе и зашептал, — что хотя турниру покровительствует сам правитель, благородный Супинулум, но денежки дает Сестринство, и угощение от них и все призы, не говоря уж о главном. Поэтому они…
— Подожди, не торопись, прервал его Тревельян. — Что у вас за главная награда? И почему у турнира такое название? Медоносная Бабочка, а, скажем, не Ферантинская Птичка или Лучшая Глотка Тилима?
— Так я же об этом и толкую! Турнир проводит Сестринство танцовщиц, и третьему певцу положено сто золотых, второму — двести, а первому... — Туки закатил глаза. — Первому, то есть победителю, — ночь услад с прекраснейшей Арьеной, она у нас нынче в бабочках, и от такого приза даже покойник не откажется. Наплыв желающих огромен, и на сегодняшний день сто восемнадцать рапсодов явились в Ферантин и толкутся у двери моего господина, устроителя празднеств. А я сижу тут и уговариваю тебя! Да с таким громким голосом, с такой внешностью и новыми песнями ты... — Туки махнул рукой и приложился к кружке.
Рука Тревельяна машинально коснулась бакенбард. Он дернул левую, потом правую, едва не выдрав ленточки, поднял глаза к потолку и протянул:
