— Ирландия — одна! — провозгласил Сильвер, стукнув себя увесистым кулаком по ребрам. — Каж-ж-ждый ирлн-дец носит ее тут! В ссс… с-своей душе!
Сильвера никак нельзя было обижать, и они выпили за Ирландию. Курри, в нарушение всех правил шариата, запустила Ричарду пальцы под рубашку. Маблунга начал:
— В моем краале…
— Ввв-выпьем зз-за твой крааль! — воскликнул Сильвер. — Зз-за всех его б-бычков и телок!
Выпили за крааль.
Ричард доел ростбиф и уже хотел предложить тост за Чочингу и его прочные щиты, но тут припомнилась ему одна история Уокера — о пожилых леди из Топики, штат Канзас. Собрались они попить кофе, но у каждой был свой рецепт, и сходились старушки лишь в том, что в кофе надо добавить капельку бренди. Спорили они с утра до полудня и с полудня до вечера; а вечером подошел к ним техасец и сказал, что лучше выпить бренди без кофе. Мораль этой байки была такова: из каждой ситуации есть множество выходов кроме бинарного да — нет, так или этак; и, в отличие от упрямых старушек, агент обязан их найти, пока не минуло время готовить кофе.
Но сейчас мораль куда-то исчезла, осталась лишь сама история, казавшаяся Ричарду в тот момент ужасно смешной. Он начал ее пересказывать, чувствуя, как нежные пальчики Курри уже подбираются к животу, но тут скамья рядом с ним скрипнула и кто-то, отодвинув Сильвера, ткнул его кулаком в бок.
Селим!
Ричард замер, не успев захлопнуть рот.
С Селимом он общался только на помосте. Схватки с ним напоминали о тайятских лесах, подчиняясь знакомому с детства ритуалу: сперва оскорбления, потом бой, а после — подсчет трофеев, пусть не ушей и пальцев, так хоть синяков. Синяки, конечно, на ожерелье не подвесишь, а с ушами Селим расставаться никак не хотел; но кроме этого недостатка все остальное Ричарда устраивало. Он был достойным соперником, этот турок, мастером из мастеров: кулак тяжелый, язык острый, реакция превосходна, запас ругательств неисчерпаем. Правда, Ричард не все понимал, так как Селим в боевом задоре выражался по-турецки, а турецкий совсем не похож на арабский. А если и похож, так что с того? В арабском, которому он научился у Курри, была сплошная лирика и никаких ругательств.
Но, кроме помоста, их с Селимом ничто не связывало. Большее разделяло:
Статус и возраст, привычки и жизненный опыт, происхождение и темперамент. И хоть оба они с несомненной и полной определенностью относились к племени двуруких землян, Ченга Нож или Читари — не говоря уж о Чочинге — были Ричарду роднее, чем этот хмурый тридцатилетний полевой агент с Сельджукии.
Селим снова ткнул его в бок.
— Пьешь, э?
— Еще пью, — подтвердил Ричард и в доказательство хлебнул пару глотков. В висках у него застучало, и ладошка Курри под рубахой вдруг сделалась горячей огня. Приятели тем временем приумолкли. Длинный Сильвер вконец отрубился, Квамо с Ковачем тоже казались осоловевшими, и только Анвер по прозвищу Карабаш, астраханский татарин с России, выглядел свежим, как майская роза. Весил он побольше Селима, а ростом не уступал Ричарду, что давало изрядный запас емкости.
— Пьешь, — повторил турок, оглаживая мощную шею. — А я слышал, ты мормон!
Разве мормоны пьют? Э?
Он уставился на Ричарда с каким-то нехорошим интересом, словно отыскивая точку, куда воткнуть клинок. Его смуглое мрачное лицо побагровело — верный признак, что он уже успел набраться и желает теперь поговорить по душам. “Ищет ссоры?…” — мелькнуло у Ричарда в голове.
Шевеля непослушными губами, он произнес:
— С-сегодня я п-православный. Когда я пью, я — п-право-славный. М-мормон я только ночью. Потому что м-мормо-нам разрешено м-многож-женство.
Анвер одобрительно ухмыльнулся, Курри заерзала у Ричарда на коленях, но Селим шутки не принял и, прищурившись, с пьяным упорством пробурчал:
— Врешь, кер огул! «Кер огул — сын глухого (тюрк.).» Мормоны спиртного не пьют!
— М-мусульмане тоже не пьют, — отпарировал Ричард.
Но с этим не согласился Карабаш. Правда, к мусульманам; он имел отношение косвенное, так как в России, согласно давним традициям, народ больше склонялся к атеизму и верил не в Аллаха и Христа, а в прогресс и устойчивый курс национальной валюты. Но предки Анвера были несомненно мусульманами. И, приподняв стакан, он возгласил:
— Все радости заветные — срывай! Пошире кубок счастью подставляй, Лишений наших небо не оценит, Так лейтесь песни, вина через край!
Селим с одобрением кивнул:
— Сам придумал, да?
— Нет, Хайям! А что сказано поэтом, то сказано богом! — Анвер опрокинул спиртное в рот, покосился на турка и, перейдя на русский, сказал Ричарду:
— Ты с ним поосторожнее, дорогой. Чего-то ему надо. Я так думаю, размяться хочет.
— Будет ему разминка, — пробормотал Ричард. В голове у него шумело, и все неприятности этого дня вдруг навалились разом, будто поджидали где-то в темноте, чтоб прыгнуть и вцепиться ему в печенку. Он вновь увидел, как поднимает копье Цохани, только целился он почему-то не в Дика Две Руки, а в Наставника Чочингу, распростертого на земле, и это зрелище было так ужасно, что по спине Ричарда пробежали холодные мурашки. — Выпьем за моего Учителя, — сказал он, почти не заикаясь. — Пусть придет к нему смерть на рассвете! И пусть это случится не скоро!
— За Уокера пить не буду! — рявкнул внезапно оживший Ферди. — За рыжих не пью! Рыжие, они…
— Ты с-сам рыжий, — откликнулся Ричард. — Мы выпьем за Чоч… Чочингу… за моего Нас- тавника-тай… за мудреца и великого воина… — Он вдруг почувствовал, что выговаривает имя Наставника с трудом, будто губы оледенели.
— Э! — Селим задумчиво поскреб щеку. — Тай, говоришь? Слышал я о них! А что слышал, э? Дикари с четырьмя лапами, любят жрать мормонышей! Правда, нет? — Он выпятил челюсть и, не дожидаясь ответа, поинтересовался:
— А этот Чоч — он кто такой?
— Чоч — с-сын Чоч-инги, — пояснил Ричард, едва сдерживаясь. — За него мы тоже выпьем… потом… он тоже великий воин… и Шнур его свисает до колен…
Селим открыл рот и вдруг расхохотался.
— Клянусь Пророком! Шнур до колен, говоришь? Выпить надо, говоришь? Ну и дела! Мормон пьет за людоеда! — Он добавил что-то на турецком — что-то длинное и явно непечатное. — Чоч, ха! Чочинга! Четырехпалые обезьяны! И как они тебя не сожрали, э? Вот за это стоит выпить!
— Ты… ты… — Ричард пересадил встрепенувшуюся Курри на стол и начал медленно подниматься. Хмель ярился в его крови, и ощущение было таким, будто он выходит из транса цехара перед смертельной схваткой — только не с человеком, а с каким-нибудь мерзким зверем вроде хищного грифона-прыгуна или саблезуба. Селим сейчас представлялся ему такой тварью, и разница была лишь в одном: у Селима имелись пальцы. И уши!
— Что — я? — Турок тоже встал, отодвинув скамью и сбросив Сильвера на пол.
— Что — я? — Он разразился длинной тирадой, и Ричард решил, что все идет своим чередом и должным порядком: хоть Песни Вызова не спеты, зато Ритуал Оскорблений весьма внушителен.
Теперь полагалось ответить, и он ответил — на украинском и на русском, в стиле знаменитого послания турецкому султану. Он обложил всех ублюдочных предков Селима, всех турецких властителей- кровопийц, их жен, матерей и наложниц, их янычар-людоедов, их евнухов и визирей — всех их вместе и каждого в отдельности, чтоб не возникло сомнений, кто тут дикарь, а кто — настоящий человек, хоть и с четырьмя руками. Закончив с этим, он ринулся в бой. Он снова был Тенью Ветра на земле войны, где после Песен Вызова полагалось петь клинкам и топорам.
Анвер и Ферди, только что с упоением внимавшие ему, вскочили. Маблунга тоже очнулся, а Курри завизжала — они хоть не поняли ни слова, но вид мелькавших кулаков и ног доказывал, что схватка шла
