всерьез. Впрочем, кончилась она быстро: Ферди с Анвером еще размышляли, кого спасать, а кого вязать, Квамо еще приподнимался со скамьи, а Ричард уже сшиб противника на пол, прижал его локти коленями и стиснул горло левой рукой. Селим захрипел. Он был могучим крепким мужчиной, сыном воинственного племени, и он был хорошим бойцом — но не настолько, чтоб уцелеть в тайятских лесах. К тому же за спиной у Дика Две Руки, бывшего Ричарда Саймона, стояли пятнадцать поколений предков, родившихся на Тайяхате, а Тайяхат был тяжелым миром, где выжить дано не всякому. Но с теми, кто выжил, обычным людям тягаться не стоило.
Дик, воин из клана Теней Ветра, молчал, ибо во время схватки, а тем более в ее завершающее мгновение, оскорблять никого не полагалось. Все слова были сказаны; теперь говорили сталь и кулак, и речь их была жестокой. Пальцы Дика клещами сжимали горло побежденного, а свободной рукой он шарил по столу, среди тарелок и стаканов, подносов с крохотными рюмками “коммандо”, остатков ростбифа и винных лужиц. Он искал. Где-то должен быть нож… Индейский нож с костяной рукоятью и длинным узким лезвием… Не очень острый и не похожий на клинок тимару, но где возьмешь другой?! Другого не было, и значит…
Пальцы его сомкнулись вокруг костяной рукоятки, он вскинул клинок, готовясь ударить резким и точным движением — так, как учил Чоч, как наставлял Читари Одноухий и как он делал не меньше сотни раз. Ухо полагалось срезать аккуратно — даже не срезать, а отсекать одним ударом, не поранив щеки и не проткнув плеча. Все воины-тай владели этим мастерством.
Рука Дика дернулась и застыла — Анвер Ходжаев по кличке Карабаш вцепился ему в запястье мертвой хваткой, откинувшись назад и упираясь каблуками в пол. Лицо Анвера было потным и бледным, а за его плечами виднелись растерянные физиономии Ковача и Маблунги. Маблунга аж посерел.
— Слушай, егэт, не надо… — негромко забормотал Карабаш, мешая русские и татарские слова. — Не надо, джан кисягем… Этот дунгэс не стоит удара ножа… Но ты его прикончишь, непременно прикончишь… только не сегодня… в другой раз… сегодня, видишь ли, пятница, а в пятницу нельзя убивать…
Голос Анвера был мягким, а руки — твердыми, и струились от его огромного тела некие успокаивающие мирные флюиды. Под их воздействием тайятский лес начал бледнеть и растворяться в пустоте, а вместе с ним уходил в прошлое Дик Две Руки, воин-тай, освобождая место для Ричарда Саймона, стажера. Стажер, в отличие от воина, не забывал о дисциплине и порядке, законах и Каторжных Мирах и прочих достижениях цивилизации. Пальцы его разжались, и Анвер осторожно перехватил длинный узкий клинок.
Ричард Саймон поднялся на ноги — без победного трофея, зато с чистой совестью. Он оглядел стол, плеснул спиртного в стакан и протянул его Селиму. Тот сидел на полу, выкатив глаза и с трудом ворочая шеей.
— Пей! Пей за Наставника моего Чочингу, людоеда и дикаря! Пей, береги свои уши и держись от меня подальше! Я ведь тоже людоед… могу не только уши откусить.
Селим выпил.
А ночью, после любовных игр с Курри Вамик, Ричарду Саймону вновь приснилось, как бьется он с Цором на виду у Горьких Камней, а Цохани, сжимая в руках копье, подбирается к нему со спины. И было у Цохани лицо турка Селима.
Неудачный выдался день!
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Селим Джарир, потирая шею, в ярости уставился на Дейва Уокера.
— Добрый, говоришь? Слишком добрый, да? Совсем наивный, робкий, как девочка? Дерется только на помосте, э? А в кабаке пьет и жрет, так? И рук не распускает? Без-ини-циа-тив-ный, значит? Убить не может, говоришь? — Тут Селим набрал полную грудь воздуха, выкатил глаза и заорал:
— Ты меня подставить хотел, э? Ты кого на меня натравил, техасский пес? Морда бесстыжая! Сын шакала и сам шакал! Верно говорят: не дал Аллах совести рыжим, а дал им пинок под зад, чтоб не мозолили глаза! А что отринуто Аллахом, то подобрано шайтаном!
Дейв Уокер слушал Селима, задумчиво почесывая шрам на нижней губе. Когда в речах турка случилась пауза, он произнес:
— Ты, дорогой, не кипятись. Ты что делал? Ты не в игрушки игрался. Ты выполнял задание, ты его выполнил с блеском, и от лица службы тебе объявлена благодарность. Не мной, а Леди Дот!
Уокер многозначительно ткнул пальцем в потолок. Селим принялся излагать на турецком, в какое место Леди Дот может отправиться вместе с благодарностью, куда ее засунуть и что нажать, дабы спустить воду. Длилось это с четверть часа, со всеми красочными деталями и эпитетами, возможными в турецком языке, а когда закончилось, последовал вопрос — не желает ли агент Джирпр повторить кое-что в присутствии начальства. Агент Джарир не желал.
— Может, ты переусердствовал, э? — спросил Уокер, копируя акцент Селима. — Я ведь тебе что сказал, дорогой? Я сказал: подзаведи паренька, чуть-чуть подогрей, слегка пообижай, а там посмотрим, ни что он способен. Чуть-чуть! — Уокер снова поднял палец. — Может, ты перестарался?
— Может, перестарался, — буркнул Селим. — Только я к этому бешеному подходить теперь не желаю. Мне уши дороги! Понял, нет? И не проси о таком! Не говори о старой дружбе! Ты мой начальник был — там, на Рибеллине, и ты меня вытащил, ты мою шкуру спас, и ты мне о долге напомнил… А теперь я тебе ничего не должен! Я теперь этому Карабашу должен! Скажешь, нет?
— Должен так должен, — согласился Уокер. — Закажи молитву о его здравии или ящик “Коммандос” презентуй… — Он прищурил левый глаз, осмотрел Селима с ног до головы и спросил:
— А скажи-ка, чего мой парень делать собирался? С тобой? Когда тебя к полу прижал?
Глаза Селима выкатились еще больше.
— Что делать? — рявкнул он. — Ножик в глотку воткнуть, вот что! Если б не этот Карабаш…
— Погоди, — Уокер похлопал турка по мощному плечу. — Ты уверен? Твердо уверен, что он мог бы тебя убить? Селим пробормотал смачное турецкое проклятие.
— Ну, ладно, верю… Ты ведь знаешь, служба у нас тяжелая, дорогой, не всякому по плечу. А отчего? А оттого, что не всякий способен пустить ближнему кровь. Пусть этот ближний мерзавец и гад, а все ж человек! Подумаешь о том, палец дрогнет, твоя пуля — мимо, а его — тебе в лоб… — Он стиснул плечо Джарира, помолчал и вдруг спросил:
— Ты помнишь, как первый раз стрелял в человека? Там, на Рибеллине? Когда тебе было двадцать с хвостиком? Во-от с таким маленьким хвостиком? — Уокер показал, с каким. — Ты помнишь, куда твоя пуля улетела? Помнишь, Селим-джан?
— Помню, — хрипло отозвался турок. — У этого в окно не улетит. У этого хватка есть… Такая хватка, будто он уже сотню душ прикончил.
— Прикончил, — кивнул Уокер, — только то были не люди… не совсем люди…
А мне надо знать, способен ли он разделаться с человеком. С каким-нибудь мерзким наглым ублюдком вроде тебя… Понял, нет? Начнет с ублюдков, а там все поедет-покатится…
— Считай, уже поехало, — сказал Селим, массируя горло. — Даже покатилось!
Дейв Уокер протянул ему раскрытую ладонь.
— Ну, так прими благодарность и не обижайся. Ты ведь сам был не прочь устроить маленький розыгрыш… Мир?
Заметив, что Селим колеблется, он ухватил его мощную длань и усмехнулся.
Шрам оттянул губу, и улыбка, как всегда, вышла кривой.
— Ну, не выкатывай глаза! Аллах не любит рыжих и Аллах не любит обидчивых!
А что отринуто Аллахом, то подобрано шайтаном! А шайтан не упустит своего, ежели ты ему поддашься. Вот послушай-ка одну историю. Помер старый техасец Билл Демпси и отправился, само собой, прямиком в ад…
