— Что, Пакита? — произнес он, оторвавшись от своих бумаг.
— Приказать, чтоб подали вина, отец? — Голос девушки, низкий и томный, звучал чарующе, но в серых глазах стыли холодные льдинки. Казалось, она не замечает улыбок и взглядов Алекса; во всяком случае, подаренный ему ответный взор был суров и в будущем не сулил главе Военного департамента ничего приятного. Взвешен, измерен и куплен, читалось в ее глазах; возможно, продан и предан, и уж, во всяком случае, не любим.
— Пусть принесут белого из Херсус-дель-Плата, — распорядился дон смоленских и после паузы прибавил: — Мы скоро закончим, Пакита, и ты сможешь поболтать с Алексом. Поболтать! — Изобразив усмешку, он покачал длинным костистым пальцем. — Эти «штыки» бывают так нетерпеливы… Не позволяй ему раньше времени лезть под юбку, девочка.
— А если выше? — пробормотал Алекс, посматривая на полные груди девушки. Когда Пакита, передернув плечами, направилась к двери, он облизнул губы, а старый Хайме язвительно скривился. Что до дона Грегорио, то тот промолчал и не произнес ни слова, пока служитель в синем расставлял бокалы и наливал вино.
— Так вот, о странностях… — Дон смоленских потянулся к шкатулке с сигарами, потом, будто раздумав, отдернул руку. — В Харбохе погибли бойцы и «шестерки» Трясунчика, общим числом под сотню; еще — немерено портовой швали и двадцать шесть крокодильеров. Кто угодил к «торпедам» под нож, кто утонул или сгорел на угольных складах. Но девятнадцать были убиты в борделе — есть там такой, у гавани, собственность Монтальвана. При нем — мытарь… Так, мелкота, он же — вышибала: следит, чтобы клиенты не надували потаскух. Его допросили. Мои люди. Допросили с пристрастием! — Дон Грегорио стиснул пальцы в кулак, словно душил кого-то невидимого, жалкого. — Упрямый, подонок. Однако сознался, что крокодильеров прибил какой-то тип, заночевавший в борделе. Чуть ли не в одиночку! С ним, правда, были еще трое, а может, четверо. Все — с Пустоши. И среди них, — дон Грегорио зашелестел бумагами, — некий Кобелино, знакомец мытаря, из бывших монтальвановских «шестерок». Этот шепнул приятелю, что обзавелся новым хозяином, и что хозяин его, брат Рикардо, — великий боец: пришиб в Пустоши всех огибаловских отморозков. Это вам ничего не напоминает?
Вопрос был обращен к обоим собеседникам, но тяжелый взгляд дона, Грегорио уперся в Алекса. Тот заерзал в кресле и кивнул.
— Брат Рикардо? Может, священник? Сумасшедший поп, прикончивший в Дурасе троицу диких? Судя по описанию, белый, ни капли негритянской крови, хотя кто его знает… Высок, светловолос, глаза — синие, морда — как на картинке. Бабы таких любят.
— Похож, очень похож, — сообщил дон Грегорио, заглядывая в свои бумаги. — Вот справка из канцелярии Синода. Сообщают, что в Пустошь недавно были направлены священники Домингес и Горшков. Рикардо-Поликарп Горшков… Тоже похож, но не такой красавчик, как описывает Алекс. И что бы все это значило?
— Подмена? — произнес Хайме с вопросительной интонацией.
— Возможно. Теперь прикинем: события в Пустоши — это сентябрь; в начале октября кто-то разделался с бойцами «черных клинков» у Негритянской реки, затем — происшествие в Харбохе, а к нему — самая свежая новость: исчез патрульный катер «торпед». На Паране, у Сгиба. Собственно, не исчез, отыскались кое-какие обломки… Такое впечатление, что взорвался паровой котел, а заодно — весь динамит и порох… или что там у них было в трюме. Ни один мерзавец не выжил. Рассказать некому.
— Думаешь, все тот же поддельный поп сработал? — Дон Хайме поскреб в голове негнущимися пальцами протеза. — Если так, за этим братцем Рикардо без малого две сотни трупов, судари мои. Значит, человек он обученный, опытный, и к тому же желает непременно в Рио добраться. Пустошь, потом Негритянская река, Харбоха, Сгиб. Дорожка известная, в обход Разлома… — Старик покосился на дона Грегорио и повторил: — Опытный человек, Сильвер! Не срушники ли заслали? Чтоб с Трясунчиком разобрался?
Предводитель смоленских поджал губы.
— Сомневаюсь, Хайме. Срушников перебрасывают в Канаду, а потом везут на кораблях. К тому же откуда возьмутся у ерушников опытные да обученные? Не прежнее время. Таких ни у Сапгия нет, ни у меня. — Он смолк, раскуривая сигару, потом заметил: — Этот, я думаю, из наших, из бразильян. Может, с западных гор, из Чилийского протектората, может — беглый с рудников, может, просто сосланный в Пустошь… Вырядился попом, а сам — отморозок из тех же крокодильеров.
— Скорее из гаучо, из тех, что от Федьки отложились, — подал голос Анаконда. — У Хорхе Смотрителя живых отморозков не водится. Он их зверюшкам скармливает.
Тощий Хайме вытянул руку, лязгнув протезом.
— Это неважно, милостивец мой, кто он таков, гаучо, крокодильер или, допустим, «плащ». Главное, что он может и что его…
— …никто не знает, — закончил дон Грегорио. Они переглянулись, будто в головы обоим пришла одна и та же идея. Алекс, наморщив лоб, смотрел на старших коллег и союзников, не в силах проследить их мысли по выражению лиц — мрачно-торжественному у Сильвестрова и хитроватому, злобному — у предводителя дерибасовских. Первый и вправду походил сейчас на живодера, готового забить бычка, второй казался старым хитрым грифом, что кружит над падалью, дожидаясь, покуда труп как следует протухнет.
— Трясунчик, — сказал наконец дон Хайме. — Ты, Сильвер, отстрельщика искал для Хосе-Иоськи? Так больше не ищи. Он сам придет.
— Ну, сам не придет, надо будет поискать, — отозвался Грегорио. — Но я его найду. Найду! Через Кобелино. Этот — из местных, и к старым знакомцам заявится. Непременно заявится. И хозяина с собой потащит. Куда ж ему еще идти? Этому попу-отстрельщику?
Вопрос был явно риторическим, и дон Хайме, одобрительно лязгнув протезом, заметил:
— Если он такой крутой, этот брат Рикардо, то стоит позаботиться и о Хорхе. Лишняя тысяча песюков, и никаких проблем.
— Проблем не избежать, — возразил Грегорио. — У Хорхе — ублюдки-наследнички, еще и племянники есть — в точности как у меня… Крокодилье семя… Но поглядим! Проверим! Кончит поп Трясунчика, тогда и будет разговор.
Анаконда кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание.
— Луис будет в Рио через пару дней. С пленныйи. Куда мне их девать?
Сильвестров повернулся к нему, задумчиво поиграл бровями и отложил сигару.
— Тех, что покрепче, держи у себя в Форту, для Пимена, а раненых сдай моим парням. Праздник скоро, народец развлечь надо…
— Как развлекать-то будешь, милостивец мой? — с ухмылкой поинтересовался Хайме. — Веревкой, топориком или ямой с муравьишками?
— И так, и сяк, и эдак, — буркнул дон Грегорио.
Глава 6
На восьмой день, когда они достигли Сгиба, во время полуденного отдыха спрятанный в сумке маяк завибрировал. Затем на краткое мгновение беззвучная вспышка зигзагом расколола мир; края ее разошлись, и в узкую багровую щель проскользнуло что-то длинное, гибкое, отливающее изумрудом, — проскользнуло, метнулось к Саймону, замерло у его ног и басовито зарокотало, словно идущий на посадку вертолет.
Каа… Пять метров стальных мышц, два зорких глаза и нос-кувалда. Каа, великий боец, зеленый тайятский змей. Прощальный Дар Наставника. Каа, гостивший у Дейва Уокера, пока его друг и хозяин странствовал в иных мирах…
Теперь он был здесь, на Земле, урчал, свистел, свивал тугие кольца у мутных вод Параны, и это являлось знаком высочайшего доверия. На Колумбии не сомневаются в нем, понял Саймон; иначе прислали бы не Каа, а Ходжаева или Божко, не змея, а человека. Агента, начальника или помощника, неважно; сам
