кого начнем? С самых крутоватых или с тех, кто помягше будет?
— А что, есть и такие? — поинтересовался Саймон, усаживаясь за руль.
Этот вопрос заставил Пако погрузиться в размышления — похоже, среди намеченных к трапезе слишком мягких не водилось. Не дождавшись ответа, Саймон обернулся, посмотрел на его задумчивое лицо и промолвил:
— Ну, если ты все понимаешь, так скажи, согласен или нет?
— А что говорить? После таких-то дел. — Пако пнул лежавший в ногах мешок. — Теперь все пути- дорожки мне отрезаны. И мне, и моим отморозкам. Теперь от дерибасовских да синезадых пощады не жди — либо нас стрескают, либо мы их схаваем. Но я не жалею. Не стоит в «шестерках» бегать, если выпал шанс повластвовать! Пусть даже не одному, а на пару с тобой. Так что нынче ты — наш дон, я — твой пахан, и все мы, — тут Гробовщик покосился на Пашку и Филина, — все мы, сколько нас есть, «железные кулаки». Новое, значит, бандеро. Стоит отметить, э?
— Попозже отметим, — пообещал Саймон, коснувшись рычага. — Я к тебе приду, Гробовщик. Приду, и потолкуем, с кого начинать. С мягких или с жестких.
— С такими-то деньгами я бы… — откликнулся Пако, но тут взревел мотор, заглушив конец фразы.
Через пару дней Саймон сидел в подвальной камере под «Красным конем», устроившись на хлипкой табуретке. Подвал использовался как холодильник и помещение для доверительных бесед — иными словами, как пыточная. Пако Гробовщик хоть и сотрудничал с «плащами», был предводителем шайки вольных, каких в бразильянских городах насчитывалось немало. Этот статус являлся промежуточным между бандеросами и дикими изгоями; вольные относились к той необходимой прослойке, откуда крупные кланы черпали «шестерок», отстрельщиков и топтунов и куда временами спихивали грязную работу — а заодно и ответственность. В силу этих причин вольные были столь же полезны, как гаучо, и даже еще полезней, ибо не рассматривались как структура организованная и не числились внешними либо внутренними врагами. Им можно было поручать самые разнообразные дела: отлов невольников и беглых отморозков, торговлю девушками и спиртным, экзекуции, экспроприации и ликвидации, а также разборки с несогласными и недовольными. Само собой, такие рандеву являлись крайне деликатными и требовали уединения, интимности и кое-каких приспособлений.
Над головой Саймона выступала бетонная потолочная балка, по обе стороны которой свисали кольца ошейников с веревками и цепями; прямо темнел распахнутый зев камина, а рядом с ним виднелись две кочерги, толстая и потоньше, заботливо уложенные на решетку; справа стояла чугунная ванна, которую при случае можно было наполнить водой или более крепким содержимым, а слева, на стене, красовалась коллекция дубинок, обрезков труб и бамбуковых палок. Пространство за ванной заполняли пивные бочки, хранившиеся в холодке, а сзади, под лестницей, была сложена вчерашняя добыча — мешки, оружие и амуниция, накрытые брезентом и заваленные канистрами. Судя по запаху, в них был мазут. В целом обстановка холодильника не располагала к оптимизму, но Ричард Саймон бывал в местах и пострашней.
— Три сотни, — произнес он, раскачиваясь на табурете. — Триста бойцов, и желательно, чтобы пятнадцать-двадцать умели обращаться с пулеметами. Разбить их на бригады и каждой поставить кого- нибудь понадежней. Еще — карабины, боезапас и взрывчатка, пару тонн, тротил или что-нибудь в этом роде. Горючего бочек сорок… Транспорт… Катапульты… Все, пожалуй.
— Ката… что? — Пако недоуменно сморщился. — Не понимаю, о чем ты толкуешь, дон. Катафалки у нас есть, а катафульков нет. И этого, пропила, тоже нет. Есть динамит и аммонал.
— Годится. А катапульты несложно изготовить. Я сделаю чертеж.
— Ну, если так… Тогда посчитаем. Буграм, значит, подвести песюков, пулеметчикам — сто пятьдесят, бойцам — сотня… — Пако поднял глаза к закопченному, потолку. — Паханам, как бог велел, по тысяче. Плюс оружие и динамит. Плюс колеса, керосин, бабы, жратва и выпивка. Это что ж получается, э? Тысяч сто двадцать на круг… Можем нанять впятеро больше, дон!
— Больше не надо, — сказал Саймон. — Ты выбери самых злых, умелых и не болтливых. Из тех, кто бандеросами обижен. Найдутся такие?
— Как не найтись! Каждый второй! У Бабуина двух бойцов бугор смоленский над ямой вывесил. Так и висели, пока муравьишки им пальцы с яйцами не отъели. Монька Разин схлестнулся с крокодавами, от них же и Челюсть с Семкой Пономарем в обидах. А у Хрипатого и вовсе нос соструган: брякнул мужик не к месту, что крокодильей мочой пованивает. Ну, есть и другие меж вольных паханов. У кого со «штыками» счетец, у кого — с дерибасовскими, но больше таких, что на Хорху Смотрителя зуб имеют… Э?
— Где он обретается, этот Смотритель?
— В Озерах, говорят, у речки Параибки, на восток от Хаоса. Сам не видел, близко не подойдешь — целую армию держит. Было поменьше, когда ходили со «штыками» на Федьку Гаучо, а теперь вернулись. Теперь их там как блох на шелудивом псе.
Саймон приподнял бровь.
— Откуда вернулись? Из Харбохи?
— Точно. Слышал, погуляли там. Чуть дона-протектора не пожгли. Только я б с крокодавами на первый случай не связывался, дон. Эти из самых жестких жесткие. Вот ежели с «торпед» начать либо с Клинков черномазых…
Табурет под Саймоном угрожающе затрещал; пришлось пересесть на край ванны. Она была холодной, как могильный камень в зимнюю ночь. На дне расплылись подозрительные пятна: то ли в ней кого-то резали, то ли травили кислотой. Несколько секунд Саймон разглядывал их, потом спросил:
— Где остальные доны? Хайме, Грегорио, Анаконда? Эйсе-био, Монтальван? Где их искать? Что у них есть? Дома, дворцы, поместья? В Рио? На побережье? На островах?
Глаза Пако уставились на балку и свисавшие с нее ошейники.
— Хороший вопрос, Кулак! У Гришки вроде бы каса имеется на побережье. Значит, к востоку — на западе скалы да джунгли погуще, чем в Хаосе. Богатая каса! Кратеры называется, а почему — не знаю. У остальных… — Гробовщик задумчиво поскреб темя. — Правду сказать, у всех есть фазенды в городе, под Синей скалой, да что-то я там их не видел. Кроме Монтальвашки и Хосе Трясунчика. Ну, Трясунчик совсем с катушек съехал и, надо думать, не жилец. А Монтальван открыто живет — ест, пьет, гуляет, не бережется. Чего ему беречься? Кому он страшен, с водкой, девками да кабаками? Бойцов-то у него не густо. И не бойцы они, а так — качки да вышибалы.
Саймон принялся выпытывать подробности насчет фазенд, стоявших в самом богатом из городских кварталов, к востоку от площади и Богадельни, за древними крепостными стенами. Эти дворцы находились меж Синей скалой и морем, на проспекте Первой Высадки, но только Хосе Трясунчик, главарь «торпед», и Антонио Монтальван обитали постоянно в своих городских резиденциях. Дом Хосе охранялся, а у Монтальвана ворота держались открытыми — для любого, кто рисковал перепить его за столом или ублажить в постели. Больше Пако ничего сказать не мог, хоть был, несомненно, типом пронырливым, многоопытным и город чувствовал на ощупь, как собственную лысину. Этот факт сам по себе являлся любопытным; выходило, что доны вовсе не жаждут общаться с массами и, если не считать Хосе и Монтальвана, предпочитают не афишировать домашних адресов.
Но где-то онибыли, разумеется, известаы. Не в Сером Доме, но среди паханов и бугров, генерал- кондоров и ягуар-полковников, доверенных лиц в клановой иерархии, главных мытарей и финансовых воротил. Список мог продолжаться, однако Саймон в том необходимости не видел, уже наметив подходящую фигуру информатора: не «штык», не дерибасов-ский и не крокодильер, а полицейский начальник высокого ранга. Такому положено многое знать; если не все обо всех, то уж о собственном доне — наверняка. А к этому дону Саймон испытывал самый горячий интерес.
Он оглядел бетонную балку, цепи, камин и другие жутковатые приспособления, потом промолвил:
— Кажется, Пако, тебе не нравятся вертухаи?
— Не больше, чем Бабуину, — отозвался Гробовщик.
— Сыщешь мне одного? В качестве личного одолжения?
— На кой? Вчера ты любого синезадого мог взять, пока мы в подвалах шуровали. Э?
— Любой мне без пользы. Ты мне такого найди, чтобы фуражка от серебра прогибалась, а мундир
