— Оружие я ищу для тебя. Не бомбы, не газы и вирусы, а то, что ты просил: ракеты. Управляемые снаряды, которые могли бы разрушить передатчик на Луне. Правда, вернувшись в Рио, я получил задание искать оружие, но что бы я ни нашел, ты узнаешь об этом первым, брат Рикардо. Хотя я почти уверен, что ничего не найду. И никто не найдет. Тут я согласен с покойным Хосе Трясунчиком. — Майкл-Мигель сокрушенно вздохнул. — Триста лет — огромный срок. Все, что было на «Полтаве» и других кораблях, сделалось ржавчиной и прахом.
— Не все, — возразил Саймон, вспоминая антенну на башне Форта. — В двадцать первом веке умели строить намного лучше, чем сейчас. Особенно если дело касалось ракет и лазеров. — Проводив взглядом стайку попугаев, мелькнувших над дорогой, он повернулся к Гилмору: — Однако в Пустоши нет оружия, Мигель. Что же ты там делал?
— Наблюдал, запоминал, записывал. Иногда ЦЕРУ присылает своих агентов — осенью, с попутными ветрами, на аэростатах, что приземляются в Канаде или на Лабрадоре. Оттуда их везут на кораблях «торпед» — далекая дорога, рискованная, и все, кто ею прошел, известны морякам Трясунчика, а пану Сапгию это не нравится. Весной и летом можно лететь сюда, на юг — только не в центральные провинции, не в горы и не в амазонскую сельву. Лучше Пустоши места нет — холмистая равнина, людей немного и судоходная река, за нею — степи. Ну, ты сам видел. И тоже выбрал Пустошь.
Саймон усмехнулся:
— Значит, тебя отправили на рекогносцировку, А чтоб не возникло подозрений, был ты бит кнутом за малую вину и сослан в кибуц. Но ведь кибуцы есть не только в Пустоши, а? Могли ведь и на Огненную Землю сослать? Или нет?
— Все устроил Пачанга. Это несложно, брат Рикардо, если имеешь деньги и знаешь, кому их сунуть в департаменте Общественного здоровья. Главное, с виной не перебрать, чтоб врагом народа не объявили. Таких не бьют и не ссылают, а сажают в Форт до праздника. А потом — в яму, на перекладину или в Разлом.
— Я думал, что только гаучо вешают по праздникам, — сказал Саймон. — А еще вспоминается мне плакат в вашей Думе… Там было написано, что всех врагов народа отправляют в кибуцы. Для перевоспитания.
— Во-первых, не всякий год случается война, а народу нужны развлечения, — рассудительно ответил Гилмор. — А во-вторых, брат Рикардо, не верь всем что написано. Так что же, просить Пачангу, чтобы нашел другое убежище?
В ту ночь Саймон долго ворочался на циновке, прислушиваясь к тихому дыханию Марии. Снизу, из дворика, где спали Проказа и Филин, доносился заливистый храп, но в пальмовой роще и бамбуковых зарослях царило молчание; только раз прозвучал короткий, оборвавшийся стоном обезьяний визг — видно, Каа удалось разжиться ужином. Ветер стих, небо было ясным, и лунный полумесяц висел над плоской кровлей, словно лезвие боевой секиры канида.
Некоторое время Саймон размышлял о девушке, доверчиво прильнувшей к нему, и о других своих спутниках, о Майкле-Мигеле, о Пашке и Филине, чей сон охранял затаившийся где-то во мраке зеленый змей. Помня об этом, Саймон мог бы считать их всех в безопасности, но-и это казалось странным — обычная уверенность покинула его. С внезапной остротой он ощутил себя человеком, не воином-тай, не Тенью Ветра и не агентом ЦРУ, а просто человеком, который ин— стинктивно страшится одиночества, нуждается в добром слове и поддержке, а потому окружает себя другими людьми. И эти люди были Ричарду Саймону небезразличны.
Однако не совершил ли он ошибки, разыскав и приблизив их? Ведь одиночество — тоже оружие, тоже сила; одинокий отвечает лишь за себя самого, и в опасном мире он — как скала без трещин, как цитадель без ворот и мостов над глубо— кими рвами. Он закован в непроницаемый панцирь и каждый свой шаг соразмеряет только с пользой дела; если он гибнет, то гибнет один, и сколь бы мучительной ни оказалась его смерть, он не страдает чужим страданием и не тревожится за близких. Но если близкие появились, он уже не одинок, зато уязвим. Тот, кто Имеет близких, уязвим всегда — через них, допущенных к сердцу, враг способен поразить его, растоптать, приневолить и уничтожить.
Жизнь принадлежит сильным, говорил Чочинга, однако для тайят быть сильным не означало быть одиноким. Спускаясь в лес, самое ценное и дорогое они оставляли в мирных землях и в них же возвращались, доказав свою храбрость, — или умирали в спокойствии, зная, что самый жестокий враг не прикоснется к их женщинам и детям. Но люди сражались иначе, с коварством и изощренностью высокоразвитой расы; люди, чтобы сломить сильного, били слабых, и потому лишь одинокий был несокрушим. Разумеется, в той мере, в какой позволяли обстоятельства и случай.
Не сменить ли в самом деле убежище?
С этой мыслью Ричард Саймон уснул, и приснились ему бесконечные коридоры арсенала на ледяной планете Полигон, что являлась базой и тренировочным центром Карательного Корпуса. Будто идет он по этим гулким коридорам, раскрывая дверь за дверью одним лишь мысленным усилием, как это случается во сне, и из глубоких камер, послушные его командам, выпархивают «ведьмы» и «ифриты», потоком идут «саламандры», выезжают глайдеры с реактивными установками и стратопланы с десантными капсулами, выдвигаются серые туши «СИГов» — самонаводящихся импульсных гаубиц, грозят стволами разрядников и фризерных метателей армады боевых космолетов — ракетоносцы и заградители, штурмовики и крейсера, тральщики и истребители. Вся эта техника двигалась следом за Саймоном в торжественной и нерушимой тишине, словно он выводил ее на парад, к необозримому плацу, куда выходили все коридоры, на широкое ровное пространство под открытым небом, тускло подсвеченное прожекторами. Над плацем пылали холодные синие звезды, а в самом зените висела Луна — неправдоподобно огромная, яркая, какой на Полигоне, лишенном спутников, отродясь не бывало; и все машины, космические, воздушные и наземные, салютовали ей беззвучными струями огня. Внезапно Саймон понял, что это не парад, не тренировочный марш и не маневры, а боевая операция: под сокрушительным обстрелам спутник рухнет вниз, раздавит арсенал, сотрет его с поверхности планеты и разлетится сам на тысячу кусков. Глупо задумано, мелькнула мысль, на удивление глупо; к чему такие жертвы?
Но тут он вспомнил про передатчик на Луне и, догадавшись, в чем смысл операции, приказал усилить бомбардировку. Игра стоила свеч.
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Телефон был большим, неуклюжим, в деревянном корпусе, из которого выступали похожие на вилы рычаги, с массивной бронзовой трубкой. Но он обеспечивал надежную связь — гораздо более надежную, чем коротковолновые ламповые радиостанции «штыков», где все голоса становились похожими на последний хрип умирающего. Правда, телефонный кабель удалось протянуть лишь к четырем точкам в окрестностях Рио — в Форт и полицейское управление Центрального округа, а также в гасиенду Алекса под Синей скалой и на остров к Хайме. Последняя из работ стоила жизни пяти ныряльщикам, однако дон Грегорио Сильвестров не вспоминал о таких мелочах. Другие мысли бродили в его голове, когда он касался трубки: он думал, что кабель в старых запасах иссяк, а новый, не ржавеющий под водой, вряд ли удастся изготовить. Спецы «штыков» умели делать орудия и карабины, гнать из нефти бензин, выдувать примитивные радиолампы и тянуть проволоку, но вот нанести на нее водостойкую изоляцию оказалось для них непосильной задачей. И оттого проложенная к Хайме линия была единственной и неповторимой. Впрочем, с кем еще говорить в океанских пространствах? Только с хитрым старым Хайме, чьи предки с мудрой предусмотрительностью воздвигли островную цитадель.
Дон Грегорио поднял трубку. Пока его соединяли с островом, он занялся сигарой: откусил кончик, раскурил ее и выпустил к потолку кабинета пару идеально ровных колечек. Кабинет размещался в левой угловой башне, и сквозь окно были видны небо в первых звездах и густая листва сейб, подсвеченная пылавшим в кратере огнем.
Голос Хайме был хриплым; видно, его подняли с постели.
— Случилось что, милостивец мой?
— Трясунчик мертв. — Грегорио затянулся сигарой. — Нашли его дохлым у лужи с корабликами.
