быть может, над кратерами Ташкента и Бешкека, медленно поглощаемых песками, или над чудовищным Новосибирским разломом, затопленным обскими водами. «Пальмира» свершала один оборот за восемь часов, и значит, часа через три Саймон увидит зарю над океаном, меж Новой Зеландией и Антарктидой; еще полчаса, и он пронесется над Андами, где-то в районе озера Вьедма…
«Ведьмино озеро», — подумал он на русском, невольно улыбнулся и, покинув смотровую палубу, зашагал в командный отсек, соображая, где бы лучше произвести десантирование. Если не в Закавказье, не в Средней Азии и не в Сибири, то лишь в Америке — ибо Сахара, как и Нубийская пустыня, безлюдна и совершенно непривлекательна. Однако Южно-американский материк, откуда шли передачи на русском, был территорией немалой, и тут существовали варианты — от мыса Горн до плоскогорий Каатинги. Десантный скафандр обеспечивал мягкое приземление с любой высоты до трехсот километров, но, разумеется, не заменял ни вертолета, ни боевой капсулы. Погасить скорость, доставить хрупкий груз боеспособным и живым — вот что являлось главной его задачей; он не предназначался для горизонтальных перемещений и, лишенный топлива, был абсолютно бесполезен.
Саймон не стал включать компьютер — задачка элементарная, и вычислительный модуль в его браслете справился с ней за пару секунд. Он спустится вниз по нисходящей параболе; покинув станцию на пятидесятом градусе широты, окажется где-то в бывшем Уругвае, чуть северней Ла-Платы — она разливалась широко, поглотив два кратера на месте Монтевидео и Буэнос-Айреса. Если отправиться в путь с сороковой параллели, он попадет к заливу — большой серповидной бухте, лежавшей там, где возносились когда-то небоскребы Рио и Сан-Паулу. На берегу есть город, новый город, довольно большой… и район вокруг весьма оживленный.. Саймон раздумывал. Пожалуй, лучше уругвайский вариант: тихое место, пустынная степь с холмами и рощами да сотня поселений, деревушки и городки, а меж ними — по тридцать-сорок километров. Не совсем безлюдье, но и под локоть не толкнут… прекрасные возможности для адаптации…
Он занес свои соображения в браслет. Широкое кольцо из десяти сегментов являлось многофункциональным приспособлением, где содержался не только компьютерный модуль, но и другие полезные вещи — гипнозер, погружавший в беспробудный сон, миниатюрный голопроектор и дешифратор. Сделав запись, он стал облачаться: надел скафандр и прозрачный шлем с кольцом воздушного регенератора, проверил поглотители тепла, тормозные движки, ранец и пояс с оружием. В ранце хранились запасные обоймы, контейнер с гранатами, тубы с пищей, фляга и Шнур Доблести — в прочном кожаном мешочке, расшитом тайятским жемчугом. На самом дне лежал тяжелый пупырчатый сфероид из синеватого металла — драгоценный маяк, который Саймону полагалось спрятать в надежном месте, а коль такого не окажется, таскать с собой.
Он положил ладонь на холодную поверхность сферы, нащупал пальцами пять почти незаметных углублений, нажал… В ответ подушечки пальцев кольнуло; теперь маяк был активирован, и оставалось самое простое: выжить и вернуться. Такой инструкцией начальство снабдило Саймона, причем Уокер напирал на «выжить», а Леди Дот — на то, чтобы вернуться. Она считалась дамой безжалостной и крутой, как и положено шефу Учебного Центра, и Саймон полагал, что труп агента в приемной камере был бы для нее вполне удовлетворительным результатом.
Он забросил ранец на спину, прислушался к тихим щелчкам магнитных креплений и вышел в коридор, к служебному шлюзу. Двигался Саймон, широко расставляя ноги и подпрыгивая; идти нормально мешали слабое тяготение и цилиндры тормозных движков, закрепленные у голеней. Шлюзовой отсек, тесный, темный и невысокий, был заранее наполнен воздухом. Саймон протиснулся в черную дыру люка, задраил его, бормоча сквозь зубы проклятия на тайятском, нашарил запор выходной диафрагмы, ткнул пальцем в нужную кнопку и повернул рычаг. Тьма стояла кромешная; казалось, ничего не происходит, но вдруг он заметил, как темнота будто бы сделалась глубже и на фоне ее засияли звезды — четыре звезды, две синие, алая и голубая. Саймон решил, что это доброе предзнаменование. У народа тайят «число» четыре считалось счастливым, и, желая удачи, они говорили: да пребудут с тобой Четыре алых камня, Четыре яркие звезды и Четыре прохладных потока. Звезды уже имелись в наличии, потоки Саймон мог отыскать на Земле, а вот с камнями получалась неувязка. Найдется ли хоть один? Такой, который можно метнуть, надеясь, что он озарит лунный кратер алой вспышкой взрыва?
Сильно оттолкнувшись, Саймон ринулся в черную пустоту, одновременно включив блок пространственной ориентации. Его тряхнуло — раз, другой; двигатели плюнули огнем, гася орбитальную скорость. Теперь «Пальмира» удалялась, будто летела к самому Солнцу, сиявшему в черной бездне у него за спиной, а прямо под ним круглился огромный белесоватый шар, таинственный и незнакомый, и все-таки чем-то похожий на Тайяхат и Колумбию и на другие миры, доступные людям. Этот был пока что закрыт, но посланец небес уже явился — серый ангел с ключом, подходящим к любой двери. «Теперь бы только до нее добраться…» — мелькнула мысль. Падая на Землю будто снаряд из пращи Горьких Камней, паря в стратосфере, и пронизывая облака, он размышлял о своем задании. Как уже говорилось, задание было простым — выжить и вернуться, но эти два слова подразумевали очень многое не сказанное и не написанное в полученной директиве, однако понятное и как бы разумевшееся само собой. «Выжить» означало, что ему предстоит разобраться в ситуации, выяснить, в чьих руках власть и как эту власть используют; вероятно, приобщиться к ней, поскольку лишь с вершин власти, явной или тайной, можно управлять событиями, направляя их к пользе порученного дела. «Вернуться» являлось столь же емким понятием; чтобы вернуться, он должен был уничтожить передатчик помех, открыть доступ на Землю для Транспортной Службы и не расставаться с маяком. Лишь тогда устье Пандуса раскроется перед ним — покатый склон, подсвеченный багровым, тоннель мгновенного перемещения в пространстве… Он сделает шаг — здесь, на Земле, а второй — уже по каменным плитам Колумбийской станции, запрятанной под холмами в окрестностях Грин Ривер… Он возвратится! В привычный мир, в знакомый век, двадцать четвертый от рождества Христова, в свою эпоху, когда человечество расселилось среди звезд…
Выжить и вернуться!.. Так приказали те, кто его послал, но у Ричарда Саймона была и своя задача, которую он формулировал столь же лаконично: карать и защищать! В определенном смысле она вытекала из Поучений Чочинги, ибо они гласили, что тайятский воин бьется за славу и честь, а высшей честью для человека-воина было спасти безвинных и покарать обидчиков. Инстинкт подсказывал Саймону, что на Земле он найдет и тех, и других.
Его скафандр нагрелся, внешняя оболочка засветилась вишневым, потом — закатным багрянцем и, наконец, полыхнула красными отблесками зари. Но он не почувствовал жара; одетый в непроницаемый кокон, объятый огнем, он мчался вниз, к Земле, как выпущенный из пращи снаряд. Искать, карать и защищать!
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Эдну Хелли, шефа Учебного Центра, называли Леди Дот. Конечно, за глаза; никто не знал, было ли это прозвище официальным, зарегистрированным в кадровых файлах ЦРУ или творчеством курсантов и коллег — и, в силу последнего обстоятельства, являлось оскорбительной фамильярностью. Фамильярничать же с Эдной Хелли — опасное занятие. Точки, расставленные ею, попахивали свинцом. В тридцать пять она считалась лучшим агентом-ликвидатором ЦРУ, да и в нынешние пятьдесят былой сноровки не растеряла. Дейв Уокер ее уважал. Работать с ней было почетно и небезвыгодно, и эта работа сулила определенные перспективы — к примеру, он мог перескочить из инструкторов УЦ в руководящий персонал. Стать главой отдела или шеф-резидентом на одной из престижных планет, на Монако или на Мирафлорес… А лучше всего на Южных Морях, в чарующем полинезийском мире, где девушки прелестны и смуглы, мужчины — щедры и дружелюбны и где не происходит ровным счетом ничего криминального.
«Долго бы я там не продержался», — решил Уокер, ухмыляясь. Ухмылка его была кривоватой, поскольку давний шрам на подбородке оттягивал нижнюю губу. Зато зубы выглядели великолепно — белые и ровные, как у лихого ковбоя с рекламы «Вас ждет Техас». Эти зубы стоили Уокеру месячного жалованья.
— Вас что-то развеселило, инструктор? — Глаза Эдны Хелли вдруг превратились в два серых стальных буравчика, и Дейв Уокер поспешил придать лицу выражение суровой сдержанности. Впрочем, с определенным оттенком торжества: операция разворачивалась по плану, и он принес добрые вести.
