У ног Гилмора, уткнувшись в землю, лежал человек — не в синем мундире смоленских, а в полотняной рубахе, штанах и стоптанных сапогах. Саймон перевернул покойника, поглядел на выпученные глаза, тонкую нитку усов и залитый кровью рот — пуля вошла Кобелино под челюсть, разворотив затылЬк.
Он пробормотал проклятие, повернулся к Майклу-Мигелю, осторожно освободил оружие из окостеневших пальцев, понюхал — пахло порохом. Значит, Гилмор стрелял? Защищая себя или Филина? Или кого-то другого?
Расстегнув окровавленный белый пиджак, Саймон поша-рил под рубахой Мигеля, вытащил толстую, пробитую пулей тетрадь, раскрыл наугад и прочитал:
Мне уже однажды умирялось,
Но совсем уйти не удалось.
Я живу. Но Там душа осталась…
— Но Там душа осталась… — повторил он вслух и прикрыл веками мертвые глаза Мигеля.
Тел Марии и Пашки нигде не было, и Саймон, обыскав конюшню, дом и двор, полез на крышу. Пара мертвецов валялась у нижней ступеньки, еще двое — на лестнице, а наверху обнаружился только один труп, обгоревший до неузнаваемости — кожа на лице полопалась и почернела, волосы рассыпались в прах, и только на затылке — там, где голова прижималась к черепице — торчали жалкие рыжие клочья. Еще Саймон увидел оскаленный Пашкин рот, простреленные ноги стиснутые кулаки, мачете, зажатое в правом, страшную рану поперек горла и карабины: один — под телом Пашки, второй, с серебряной фигуркой ягуара на цевье, — поодаль. Здесь, как внизу во дворике, бились не на жизнь, а на смерть: кто-то перезаряжал оружие, Пашка стрелял, а когда кончились патроны, вытащил клинок… Саймон поднял мачете, заткнул за. пояс, потом опустился на колени и разжал левый Пашкин. кулак. На ладони пестрела тряпица, цветной обрывок, истлевший по краю клочок знакомого женского платья — будто бы женщину тащили, а Пашка, вцепившись в подол или рукав, не пускал. Пока его не кольнули в горло.
«Они защищали Марию, — подумал Саймон, вставая с колен. — Каа — тот защищал всех; но Гилмор, Филин и Пашка дрались за нее. За нее, не за себя. И она сражалась тоже. Этот второй карабин, мой карабин, он был в ее руках. Где же она?»
У него перехватило дыхание, но рассвет еще не наступил, и глаза Саймона оставались сухими. Сухими, как дно безводного колодца, как русло древней реки в пустыне, как кратер, занесенный песком, как пепел надежд, сгоревших в кострах смерти.
Ричард Саймон, воин-тай, Тень Ветра из клана Теней Ветра, запрокинул голову, посмотрел на звезды, сиявшие над Хаосом, и запел Прощальную Песню. Пел он на языке тайят, и временами песнь его казалась то рыком разъяренного гепарда, то звоном боевой секиры, то шелестом стрел, буравящих воздух.
Голос его был громким и не дрожал.
Когда он добрался до склада Пако у пятого причала, уже рассвело. Живодерня при въезде в город стояла пустой и тихой, но на Аргентинской улице были явные следы побоища: окна в «Красном коне» и похоронной конторе осыпались грудой стекол, двери, столы и гробы были продырявлены, и; всюду валялись покойники в синем. Саймон заглянул в подвал, но там не нашлось ни бочек с пивом, ни мешков с песю- ками — и то, и другое было заботливо эвакуировано, как и бронеавтомобиль, который он угнал из Кратеров прошлым вечером. Машине полагалось находиться во дворе, между пиг-тейным и похоронным заведениями, под защитой крепких ворот-однако сейчас ворота были распахнуты, на земле отпечатались следы покрышек, а по обе стороны от них холодели трупы. Вероятно, здесь поработал пулемет броневика, и это вкупе с остальными признаками свидетельствовало, что Пако выиграл битву и отступил со своими людьми не суетясь, в полном порядке и добром здравии.
Картина разгрома не удивила Саймона. Трудно поверить, чтобы предавший не предал до конца, а это значило, что обе его опорные базы, в Хаосе и в «Красном коне», подвергнутся нападению. Но Бучо, капитан-кайман, пошел не сюда, а в Хаос, не за похищенными деньгами, за девушкой… Выходит, Мария для дона Грегорио была дороже песюков, и это вполне укладывалось в общую схему. Схема же оказалась простой и древней, как мир: чтобы приневолить сильного, бей тех, кто ему дорог. Неуязвимость — в одиночестве, но одиночество лишь синоним опустошенности и рав(одушия, противных человеческой природе; равнодушный не может стать защитником — и, следовательно, самый могучий и самый искусный защитник уязвим. Не в первый раз Саймон обдумывал этот парадоксальный вывод, то упрекая себя в ошибке, то уговаривая смириться с естественным ходом событий, разрушивших его неуязвимость. Однако можно ли считать ошибкой, что он приблизил к себе Марию и Майкла, Проказу и Филина, что эти люди стали ему дороги, вошли в его сердце?.. Разум подсказывал, что он виноват, что он принес им несчастье и гибель, но чувство говорило, что существуют вещи похуже смерти. То же одиночество, например, или ужас вечной несвободы, пытки и страх перед небытием.
Вернувшись на улицу, Саймон уселся в лиловый автомобиль, оглядел глухие равнодушные фасады домов, беленые стены и запертые двери. Пошарил за пазухой и вытащил тетрадь Майкла-Мигеля. На этот раз она открылась на строках:
Ничто во мне не дышит, не поет,
Не плачет, не стучит — окаменело.
Покажется — обычное, мол, дело,
Коль жизнь внезапно покидает тело…
Он захлопнул тетрадь и запрокинул голову: звезды меркли, небо начало сереть, а луна, склонившись к горизонту, походила на ущербный, полупрозрачный и туманный круг. Слишком поздно для рандеву с Джинном. Да и подходит ли для этого ночь печалей и смертей?
В гавань, решил Саймон, в гавань. К пятому причалу. Туда, куда отступил Пако — на заранее подготовленные позиции.
В гавани постреливали — Сергун, при поддержке Хрипатого и Моньки Разина, вышибал с кораблей смоленских, а из пакгаузов и складов — дерибасовских. Эта операция началась без ведома Саймона и могла завершиться полным уничтожением «торпед», ибо за правящим триумвиратом еще сохранялось преимущество в силе, организации и технике. Но боевые действия шли вяло. Карабинеры «штыков» и большая часть синемундирных в них не участвовали вообще — охраняли городской центр, дороги и побережье в районе проспекта Первой Высадки. Ходил упорный слух, что Хорхе намерен покинуть Озера и ворваться в Рио со своими крокодильерами — с одной стороны, чтоб поддержать порядок, с другой — чтоб посчитаться с Железным Кулаком, с «торпедами», с пришельцами с небес и всеми остальными обидчиками. В предчувствии бурных событий народ по-прежнему утекал из Рио на Плоскогорье, дон Алекс Петров- Галицкий выставил усиленные караулы на стенах Форта, а дон Эйсебио Пименталь отбыл в Разлом на бронированном дредноуте. Что же касается дона Антонио Монтальвана, то он, несмотря на серьезность ситуации, кутил и объезжал кабаки, в каждом производя инспекцию — как за столами, так и в постелях.
Эти и другие новости Пако Гробовщик вывалил на Саймона, прихлебывая пиво, почесывая лысину и ковыряясь в тарелке ножом. Он устроился на мешках с песюками, а вокруг, под деревянной кровлей просторного склада, ели и пили его молодцы, поминали геройски погибших Пехоту и Шило, Скобу и коротышку-бармена, хвастались, кто и сколько прикончил синезадых и скольких уложит в следующий раз, когда дон Кулак поведет их громить живодерни. Временами то один, то другой из пирующих падал на бетонный пол или лицом в тарелку, и речи его сменялись сочным храпом; таких под улюлюканье и гогот оттаскивали к стене. Веселье длилось не первый час; воинственно лязгали затворы и сверкали клинки, пот струился с красных разбойничьих рож, пиво лилось рекой, но пили не все — десяток головорезов сгрудились У броневика, стоявшего в распахнутых воротах. За ним виднелся пирс, уходивший в море на сотню шагов, массивные тумбы причалов, два паровых катера, запорошенных угольной пылью, шхуна с голыми мачтами, другие, пирсы, баркасы и парусники, а вдали, у горизонта, — ослепительно яркий солнечный край.
Саймон подумал, что завтра пейзаж здесь будет другим. Если в ближайшую ночь он доберется до передатчика — разумеется, с помощью Джинна, — то завтра у этих пирсов будут покачиваться серые туши десантных «акул», в небе будут кружить «ведьмы» и «бумеранги», а над ними, где-нибудь у границ стратосферы, зависнет звено «байкалов» или «синих призраков». Железная длань закона накроет ФРБ, и это будет означать конец. Конец Переделам и сварам, властолюбивым ублюдкам, Разлому, Озерам и
