Воротясь, заметил Домаше:
— Оленица-то у нас непраздна ходит.
— Да уж никак на четвертом месяце! Я уж давно замечаю, это ты не видишь никак!
— Верно, с покоса обеременела, торопится девка! Гляди, из похода придем, дитя ему поднесет! Я обещал с Герасимом поговорить.
— Еще, Олекса, хотела сказать, надо им припасу снедного на свадебный стол.
— Это справим! У матери прошай: ржи, солоду там да полоть скотинную. Пусть уж свадьба как свадьба!
Свадьбу Микиты и Оленицы справили без излишнего шума. Гостей было немного, человек с двадцать: дворня Олексина, своюродники с той и с другой стороны, дядя невесты (родителей-то бог прибрал) да отец с матерью жениховы, опасливо поглядывающие на хозяина и с жалкой гордостью — на сына. Девки после «На солнечном всходе на угреви» запели обидную, намекая на излишнюю полноту невесты. Оленина покраснела до слез. Олекса спас, кинув девкам в подол горсть пряников:
— А ну, славьте молодую!
Потом все подносили подарки. Кто утиральник, кто холста кусок, крупы, кто вязаные носки, рукавицы… Ульяния послала молодой на саян, и молодые ходили из-за стола к ней в покой кланяться. Домаша с Олексой посидели за столом, оказали честь. Домаша подарила плат и тонкого полотна белого на рубаху. Олекса расщедрился, поднес серебряные позолоченные сережки просиявшей Оленице и алого кумачу Миките на праздничную рубаху. Любава — рушник и прошвы своего рукоделия. Радько, хитро прищурясь, выложил пару сапог молодому, каких тому носить еще не приходилось: зеленых, с загнутым носом, с прошивкой шелком по голенищу.
— По праздникам будешь одевать, чтобы жена любила, на боярских отрочат не заглядывалась!
Ночью в постели Домаша вздыхала, ворочалась, наконец промолвила:
— Счастливые они!
— Микитка-то с Оленицей? Ну, не дай бог такого счастья!
— Зато любят друг друга…
— А ты меня нет?
— А ты, Олекса?
— Эх, Донька моя, мотри, задавлю!..
С установлением санного пути Олекса поторопился завезти товар, дрова и сено, — надо было успеть до похода.
Война освобождала от тайного. Куда-то в смутное «потом!» отодвигались и Ратибор Клуксович, и Максимка, и все нерешенные «как быть?» и «что делать дальше?».
Вернулось посольство из Риги. Лазарь Моисеевич водил ко кресту магистра, немецких бискупов и божьих дворян. Торжественно поклялись не помогать колыванцам и раковорцам. Договор скрепили грамотой, к пергаменту были подвешены позолоченные печати великого магистра и городов: Риги, Вельяда, Юрьева, Висби и прочих. Лазарь Моисеевич доложил об окончании посольства. Договор обеспечивал немецким гостям свободную торговлю через Котлинг и Ладогу, а зимою через Медвежью Голову и Плесков на все время войны, и купцы спешили воспользоваться счастливой возможностью.
В Новгород начинали съезжаться князья со своими дружинами. Они останавливались на Городце, на княжеском подворье и по боярским домам, а дружины — по дворам горожан и за городом, на монастырских подворьях. Прибыл Дмитрий Олександрович, юный сын покойного великого князя Олександра Ярославича Невского, решением боярского совета, посадника и всего Новгорода поставленный во главе войска; Констянтин, зять покойного Олександра, ходивший с новгородцами под Юрьев. Прибыл Довмонт Плесковский, уже прославленный ратной удачей и необычной судьбою: литовский князь, принятый и окрещенный плесковичами, он водил плесковские рати на Литву и немцев, славой побед, как златокованной сканью, украсив имя свое и своей новой отчины, Плескова. Великий князь Ярослав Ярославич вместо себя послал князей Святослава и его брата Михаила с полками. Прибывали, чуя поживу, иные князья, помельче. Подходили пешие рати новгородских сотен. Ждали морозов, чтобы добре укрепило пути и реки: пройти бы тяжелым возам, порокам и конной рати.
XVII
Помимо припасов для пешего новгородского ополчения, Олекса должен был выставить от своего двора трех человек в бронях и на конях. Обычно отправлялись сами: он, Радько, Станята. Нынче Радько уже не мог ехать на рать — тяжело, не те годы. Впервые шел повозником, дома не захотел оставаться все же. Нездила нужен был в лавках, поэтому третьим взяли Микиту.
— Испытаем еще, на рати, а там и к делу приучать! — шутил Олекса.
Парень был смышлен, и, пожалуй, в будущем стоило его приспосабливать к торговому делу.
— Гляди, лет через пять одного в Корелу можно посылать будет, — подсказывал Радько, полюбивший старательного и немногословного парня.
Миките примеряли Радькову бронь, слава богу, пришлась впору.
Последние дни хлопоты не прекращались с раннего утра до позднего вечера. Чистили брони, проверяли оружие.
— Дмитру нынче доход!
— Не говори!
Станята прискакал наконец от кузнеца. Олекса долго, придирчиво проверял работу.
— Кто делал-то? Сам? Нет!.. А, Жидята! Тот-то добрый бронник!
На столах в горнице разложили кольчугу с оторочкою из медных колец — Олексы и простую — Станяты; шелом — отцов, в котором тот еще дрался на Чудском вместе с князем Олександром. Онфим вертелся, прыгал от радости, заглядывал в глаза (все эти дни рисовал на бересте человечков в шеломах на конях, с копьями и тучи стрел над ними), ойкнул, когда Олекса примерил кольчугу и, туго натянув (эх, узковат!) кожаный, подбитый сукном колпак, надел начищенный, жарко засверкавший шелом.
— Батя, батя! — Онфим таращил глазенки, силился вытащить отцов меч из узорчатых ножон.
— Мотри не заразись!
— Не заразюся! — пыхтя, отвечал Онфимка, возясь над мечом.
— Тятя, вынми! — наконец взмолился он, не в силах справиться с защелкой рукояти.
Радько проверял насадку копий, подтачивал наконечники стрел. Янька летала, как птица, по дому, вместе с Домашей собирая припасы, теплую лопотину, снедь, то и дело засовывала любопытный нос в горницу. Увидела Онфима, не вытерпела, подкралась:
— Дай мне!
— Пусти, баба! — важно отвечал Онфимка, отталкивая Яньку, которой тоже не терпелось потрогать отцов меч. Янька все-таки отпихнула Онфима, отщелкнула задержку, вытащив оружие, тронула пальцем наточенное лезвие и тотчас обрезалась.
— Батя, батя, Янька заразилася! — торжествующе закричал Онфим.
— Кыш, баловники!
Напуганная Янька, сунув палец в рот, стремглав выскочила из горницы.
Домаша хлопотала вместе с Любавой, не ссорясь, — у обеих ноне мужики уходили на рать.
— Матушка, портище класти? — спрашивала Домаша.
— Погоди, не суетись. Куда рукавицы положила?
Ульяния строго проверяла припас: сколько раз отправляла на рать отца, мужа, потом сына, — знала лучше мужиков, что надо взять, без чего можно обойтиться.
Отослав Домашу, зашла в горницу, присела, скрестив руки, следя, как Олекса снимает и складывает бронь. Поникла слегка трясущейся головой, вдруг молвила негромко:
— Стара я стала. Застанешь ле…
— Что ты, мамо! — не на шутку перепугался Олекса (пришло на ум, как тогда, вернувшись с рати, и тоже из-под Раковора, не застал отца).
